Любовь Колесник - Витязь. Содружество невозможных
Субботним утром большой город только просыпался. Бойкие пенсионеры уже шли по своим делам, пестрое чернявое население трудолюбиво шоркало метлами и открывало фруктовые ларьки.
Девочка с тщательно выглаженными платиновыми волосами, в коротенькой юбочке, легкой блузке, уверенно шла домой, вколачивая высокие каблучки в плавкий московский асфальт.
У дома набрала номер Ирмы.
— Мам, вы дома? Едете? Ну я тоже иду уже, рядом совсем. Все нормально, мам? Ой, перестань, не буду тебя ждать у подъезда, ничего не будет, дядя Тай сказал, что у них договор. Ну, мам, ну…
Бросила охранникам приветствие, нажала кнопку лифта. Сердце подрагивало. Любопытство и какое-то сладкое, дрожащее предвкушение зашкаливало. Гость — ушел? Или остался? Остался?
Дома было тихо, пусто. Только развороченный сервант и залитый темным диван напоминал о том, что тут было.
Алинка вздохнула.
Договор. Вот, значит, как.
Инопланетянин нашелся сидящим на лоджии. На лоджии, да, на корточках на краю полностью сдвинутого балконного остекления. Не держась. Широкий шелк Ирминой юбки полоскало ветром. Двадцать второй этаж.
— Здравствуйте, — робко сказала девочка. — Вы не ушли?
Повернул голову, как сова, носом далеко за плечо — она аж ахнула от такого трюка. И мигнул, как сова, длинно, ох, ресницы какие. И чечевицами — зрачки, как у кошки.
— Я не ушел, — сказал. — Красивый город, — кивнул на простирающуюся вдаль Москву, которую отсюда было видно как на ладони. Красный горбыль Живописного моста, разномастные башни высоток, канонические шпили МГУ и «Украины»… — Чистый воздух. Теплое солнце.
— У вас не теплое?
— Нет, — протянул он, — мое солнце выжигает дотла.
Раздался настойчивый звонок в дверь. Мама открыла бы своим ключом — значит, это Макс! Что он там хотел, поесть?
Алинка открыла. Парень стоял на пороге, пританцовывая, глаза его сверкали, руки чертили в воздухе рисунок одного ему видимого ритма.
— Привет! — почти закричал он, заключая ее в объятия. — Привет, киска!
Поцеловал глубоко, жадно, оглаживая руками по юбке, под юбкой.
— Чё тихо сидим? Музыку погромче включи, радио «Рекорд», Алин! Туса была — чума!
Снова затанцевал, глаза горели.
— Алин, Алин! Покушать дай, ну!
— Ты под кайфом опять?
Макс засмеялся громко, долго.
— Алин, ну что ты как маленькая. Я же в клубе был, там все так. Это жизнь, это жизнь тусовочная, детка, детка-а! Ну, я немножко, по выходным только, чуть. Давай тоже, мм? Мамы нет дома? И парня ее нового? Давай! У меня есть!
На стол полетел небольшой ворох пакетиков с ярко-голубым порошком, зеленой травкой и смятая пачка «Беломора».
— Я не буду. Дурак ты, Макс.
Алина отодвинулась.
Макс метнулся вперед, перехватил ее запястье.
— Ну давай, чё ты?
Она рванула руку.
— Отцепись!
Перехватил еще раз, сильнее, сжал больнее.
— Давай, дурочка! Хочешь, чтобы тебя провинциалкой называли? Ты ж не пробовала.
И осекся. И осклабился.
— Здрасте!
Алина обернулась.
Мастер Войны стоял в дверях — неподвижный, руки скрыты в длинных рукавах блузки, юбка до пола? Ох, он что, срезал вышитые стразами карманчики? Срезал, да, и даже аккуратно зашил через край…
— Подружка твоя? Прикольная. Ты что, с готами тусить начала, Алин? Эй, Малефисента, это линзы у тебя? Классные!
Макс шагнул навстречу, в упор рассматривая инопланетянина.
— А может, мы того? Втроем покувыркаемся? Мм? Девчонки?
Мастер Войны ощерился. Зубов у него оказалось поболее, чем было принято на этой планете, и Макс попятился.
— Да, давай, — недобро проговорил инопланетянин явно не девичьим голосом. — Покувыркаемся.
— Молчи, дурак, это мужчина! — встряла Алина.
Макс и так понял, что мужчина. Нелепый белоглазый мужчина в женской одежде, причем очень гламурной, свободно свисающей с тощих плечиков. Было вроде и смешно, но смех что-то не шел; в горле пересохло, и получился только вымученный хрип.
— Тогда втроем отменяется, — попытался подхихикнуть парень, пятясь. — Отвали, дядя.
— Отчего же… — протянул Мастер Войны, скользящим шагом подступая ближе. — Отчего же…
Его недвижный взгляд был обращен на лопатку для торта, которая висела тут, на стене, поблескивая острым хромированным краем.
— Мама… — пискнула Алина.
— Алина!
Ирма появилась в дверях, с неодобрением глядя на разворачивающуюся сцену.
— Что происходит здесь? — спросил Тайтингиль.
Максим выругался.
— Да дерьмо полное у вас тут происходит! Совсем тронулись уже! Во, ку-ку, Алина! — Он покрутил пальцем у виска.
Движения не уловил никто; витязь Нолдорина успел среагировать, и то не сам — тело бросилось, закаленное тысячами лет боев. Толкнул инопланетянина в худую грудь, отбрасывая от Макса. Хромированная сталь вжикнула мимо цели.
— Придурки! — заорал парень уже из коридора. — Долбанутая семейка!
— Макс!
Котов побежал за ним.
Ирма рванулась к Алинке.
— Девочка моя! Девочка! Я же сказала тебе быть у Наташи, ты не послушалась меня?
— Ну, мам, ну… — Девочка слабо отмахивалась от внезапной нежности мамы, которая вертела ее и так и эдак, осматривая — жива ли, цела ли.
Тайтингиль с высоты своего роста хмуро смотрел на раскиданные по столу пакеты с наркотиками.
— Она не нарушила своего слова, — проговорил Мастер Войны, возвращая свое импровизированное оружие на место. — Я не позволил бы.
— Не позволил бы? — вскинулась Ирма. — Ты… ты мало того что мой шкаф… мой диван… мою бабушкину вазочку… Жизнь мою всю! Ты еще и на зятя моего бросаешься? Господи, ты что?! Моя миланская юбка! Моя юбка!
Ирма всплеснула руками и взвыла.
— Ну, мам… Ему же не в чем ходить. Он же должен был… прикрыть срам, мамуль, — заговорила Алина.
— Срам?! — воскликнула Ирма! — Вы подумайте только — срам! Да сам он срам и есть! Моя юбка! Юбка!
— Ирма, — мягко произнес Тайтингиль, но женщину уже было не остановить.
— Ты по какому праву вообще? Господи, ты карманы… карманы… Изуродовал!
Глаза Ирмы метали молнии.
Мастер Войны принимал эти молнии на ледяные щиты своих вертикальных зрачков.
Протянул эфирную когтистую ладонь, сгреб со стола пачку «Беломора», вытряхнул оттуда папиросину, дохлую пластиковую зажигалочку. Утвердил бумажный мундштук в углу рта и высек язык пламени.
Ирма глянула ошалело, как он выпускает вонючий дым тонкими ноздрями.
И кинулась драться.
— Алина, — позвала Ирма. — Господи, Алина. Собирай всех есть. И этого… этого тоже.
