Елизавета Дворецкая - Колодец старого волхва
— Эй, урус, даешь дань? — заорал он, разглядев среди людей на забороле тысяцкого Вышеню.
— Уж больно много вы хотите, — ответил тот. — Не знаю, соберем ли столько. Вот по закромам шарим, по сусекам скребем. Придется вам обождать.
Вчерашний совет тысяцкого с дружиной и старцами был недолог: для битвы не было сил, собрать требуемую дань не было возможности. Оставалось только ждать, надеяться на помощь князя, киевского посадника и других городов.
— Обождать, пока ты скребем по закрома! — согласился печенег. — Но это будет дороже. За тот один день, что ты медлишь, ты добавишь в дань та дева с волосами как мед! — Печенег указал плетью на Медвянку. — Хан отдаст ее своему старшему сыну Тоньюкуку. И всякий день дань будет на одна дева больше!
Зайка вскрикнула и вцепилась в сестру, словно Змей Горыныч уже тянул ее прочь своей черной лапой. На миг все на стене онемели, а потом ветер взметнул негодующие крики.
— Ишь, чего захотел!
— Мало им добра — еще девок подавай!
— Мало нас грабили-убивали! Мало наших людей в полон уводили!
— Не дождаться вам наших девок!
Вперед протолкался Явор, бледный от негодования.
— Да как вы и слушаете эти речи поганые! — выкрикнул он, сжимая рукоять меча. — Чтоб своими руками своих людей в полон выдавать, своих девок слать на позор! Да лучше всем помереть — хоть люди добрым словом помянут. А чем такой ценой выжить — да нам потом в глаза наплюют, и поделом!
— Не греми, сыне. — Тысяцкий положил руку ему на плечо. Он вполне разделял чувства Явора, но понимал, что одним гневом орду не прогнать. — Сам ему и ответь, коли такой горячий.
— И отвечу! Где он, ханский сын ваш? — крикнул Явор вниз ждущему ответа печенегу. — Коли девка ему нужна, пусть выходит, покажет, такой ли молодец!
— Вот, милый, это по чести! — одобрил тысяцкий и закричал, склоняясь в проем: — Эй, черная душа! Скачи к своим да скажи: мой витязь зовет вашего княжича старшего на честный бой! Сделаем, как повелось: ваш будет верх — даем дань, а наш будет верх — уходите от города прочь. Идет?
— Жди! — крикнул печенег и поскакал к ханскому стану.
Тысяцкий и раньше подумывал предложить поединок и мысленно перебирал своих витязей, кому можно доверить выйти в поле одному за всех. Для этого нужен рыкарь, умеющий будить в себе силу зверя и бога, способный один заменить сотню воев — пусть только однажды. Но в белгородской дружине не было рыкарей. Велеб опытнее, Явор моложе и проворнее, Изрочен лучше знает печенежские приемы боя… Но боги решили вместо Вышени: печенеги потребовали Медвянку, и кому, как не ее жениху, теперь идти в поле? Послать другого означало бы оскорбить Явора, и воевода надеялся, что молодость, сила, выучка старого Бранеяра помогут Явору в бою.
— Согласится он, согласится! — толковали люди на стене. — Видали, как вчера он тут под стрелами выплясывал? Такого хлебом не корми, только дай покрасоваться! Ты уж, друже, постарайся, весь город ведь за тобой…
Но Явора не надо было уговаривать. Мечтая только о том, чтобы рассчитаться с печенегами за свою недавнюю неудачу, сейчас он вышел бы на бой хоть с самим Змеем Горынычем. Беспокоился он лишь об одном — сочтет ли ханский сын его достойным противником для себя? Да разве в битве выбирают противников? Пусть у Белого Волка спросит, каково с ним биться!
Медвянка подбежала к Явору, борясь со слезами. Теперь она по-настоящему испугалась. Беда, которая со стены казалась далекой, вдруг протянула длинную цепкую лапу прямо к ней. Медвянка не хотела, чтобы ее жених шел биться с печенегом, но не смела его отговаривать, зная, что он все равно пойдет. Крепость его духа, твердость и неизменность решений она уже знала, и сейчас могла только молиться, стараясь молитвой заглушить страх. Явор, жених ее, которого она уже привыкла считать своей опорой и защитой, уходил в поле биться, а она оставалась одна, беззащитная перед всяческим злом, явным и тайным. Не находя слов, она вцепилась в локоть Явора, желая остановить время, несущее их навстречу беде.
— Погоди причитать! — Один из городских старцев тронул ее за плечо. — Может, еще воротится. Верно, воротится! Он-то у нас молодец знатный, на поединок лучше его и не сыскать…
Слова его будто разбудили Медвянку, страх и отчаяние вскипели в ее сердце, и она принялась голосить:
— Ой, соколе мой ясный, куда ты от меня отлетаешь, на кого ты меня оставляешь? Как мне без тебя жить-горевать, мой светлый свете, горючими слезами умываться, тоской-кручиной утираться…
Женщины оторвали ее от Явора и отвели в сторону, наперебой произнося положенные слова утешения. В душе они одобряли ее крики, уместные и даже необходимые по обычаю.
Внизу под воротной башней уже перебирал копытами конь Явора, за которым отроки сбегали в детинец. На седле у него висел круглый щит, обтянутый красной кожей и обитый полосами железа. Молча оглянувшись на рыдающую Медвянку, Явор пошел вниз. Ее слезы были единственным, что смутило его, но только на краткий миг. Сам Перун-Воитель, вложивший в него дух воина, и князь Владимир, давший ему меч и кольчугу, посылали его на бой, чтобы он защитил и невесту свою, и всех девушек и женщин Руси, всех детей, живущих и еще не рожденных. Змей Горыныч снова приполз за добычей, но Перун-Громовик не спустится с неба со своим золотым копьем. Выйти на битву предстоит ему, воину, внуку Перуна.
Тем временем и в ханском стане поднялась суета: гомон голосов усилился, выше взметнулся столб дыма от костра перед большим ханским шатром, у костра запрыгал шаман в звериных шкурах, обвешанный бубенчиками и амулетами. К шатру подвели светло-серого, почти белого коня, и показался Тоньюкук. Явор напрасно тревожился — ханскому сыну хотелось показать себя, а Ак-Курт, дважды встречавшийся с Явором и не сумевший его убить, пообещал Тоньюкуку славный поединок и победу не над слабым — над достойным противником.
На остроконечной шапке печенега колыхались белые перья, красные шелковые шаровары казались огненными, широкий пояс сверкал серебром. На боку висела сабля в посеребренных ножнах, в левой руке он держал небольшой круглый щит. Положив руку на морду коня, он что-то говорил ему и гладил по лбу, лаская своего лучшего товарища и прося о помощи свое божество, а потом легко вскочил в седло, едва коснувшись стремени загнутым носком красного сафьянового сапога. Ему подали копье с длинным треугольным наконечником из черного железа; Тоньюкук подхватил его и легко потряс им в воздухе над головой. Печенеги вокруг разразились радостными, торжествующими криками, и Тоньюкук поскакал к стене Белгорода.
Ворота города растворились, и навстречу печенегу выехал Явор. По сравнению с легким, защищенным только собственной ловкостью печенежским батыром русский воин был воплощением уверенности и силы: на нем была кольчуга с каймой из медных колечек, голову защищал шелом с кольчужной завеской на шее — бармицей. Вооружение его составлял прямой и тяжелый меч на поясе и длинное прочное копье в руках. Подъезжая, печенег быстрыми глазами оглядывал оружие и доспех своего противника: в случае победы все это будет его добычей. Епископ Никита со стены осенял крестами белгородского воина, люди бормотали мольбы каждый к своему богу. Обережа принес на стену печенежскую саблю, которую недавно вынул из могилы в овраге, и обвязывал ее лыковым ремешком со множеством хитрых узлов, бормоча заговор, — это был науз, волшебное средство лишить оружие противника его силы.
