Мэри Стюарт - Сага о короле Артуре
— Не стоило тебе связываться с Белазием. Да, дело хуже, чем я думал. Пусти, дай я расстегну. У тебя руки замерзли, — Он расстегнул фибулу с драконом и снял с меня плащ, — Но тебе ж надо было поглядеть своими глазами! Он человек опасный, да и все такие, если уж на то пошло, но он хуже всех.
— А ты что, знал, кто он такой?
— Ну, не то чтобы знал. Но догадывался. Это на него похоже. Неприятный они народ, не стоило тебе с ними связываться.
— По-моему, он главный друид или, по крайней мере, глава здешней секты. Фигура весомая. Да не беспокойся ты, Кадаль. Я думаю, он не причинит мне вреда и никому другому не позволит.
— Он тебе угрожал?
Я рассмеялся.
— Угрожал-угрожал! Проклятием!
— Это штука серьезная. Говорят, друиды могут послать вслед нож, и он будет преследовать тебя много дней подряд, а ты и знать не будешь. А потом он просвистит у тебя над ухом — и конец.
— Говорят много чего. Кадаль, нет ли другой туники, поприличнее? Мою лучшую тунику еще не принесли от прачки? Кроме того, надо помыться, прежде чем идти к графу.
Он покосился на меня, роясь в сундуке в поисках чистой туники.
— Утер, похоже, пошел прямиком к нему. Ты об этом знал?
Я рассмеялся.
— Ну конечно! Предупреждаю, Амброзию я расскажу все как было.
— Что, вообще все?
— Все как было.
— Ну, пожалуй, оно и к лучшему, — сказал Кадаль. — Может, кто-то сможет защитить тебя от них…
— Да нет, не в этом дело. Ему просто стоит об этом знать. Он имеет право. А потом, почему я должен что-то скрывать от него?
— Да, конечно, — неуверенно сказал Кадаль. — Но проклятие… Боюсь, от него тебя даже Амброзий не спасет.
— Да ну его, это проклятие!.. — сказал я и сделал жест, какой нечасто увидишь в благородных домах. — Забудь. Мы с тобой не сделали ничего дурного, а Амброзию я врать не собираюсь.
— Когда-нибудь тебе все же станет страшно, Мерлин!
— Быть может.
— Неужели ты совсем не боялся Белазия?
— А что, надо было? — поинтересовался я. — Он же мне ничего не сделает!
Я расстегнул пояс туники и бросил его на кровать. Потом снова взглянул на Кадаля.
— Кадаль! А тебе было бы страшно, если бы ты увидел свою собственную смерть?
— Конечно, клянусь собакой! А ты ее видел?
— Временами. Отрывками. И это видение наполняет меня страхом.
Он застыл на месте, глядя на меня. На лице его отражался ужас.
— И что же ты видишь?
— Пещеру. Хрустальный грот. Временами мне кажется, что это смерть, а иногда, наоборот, рождение и врата видений или темные области сна… не могу сказать. Но когда-нибудь я это узнаю. А до тех пор я, мне кажется, не боюсь почти ничего. Я знаю, что в конце меня ждет пещера, так же как тебя…
Я остановился.
— Ну? — быстро спросил Кадаль, — Что ждет меня?
Я улыбнулся.
— Я хотел сказать: «Как тебя ждет тихая старость».
— Не ври, Мерлин, — резко сказал он. — Я заметил, какие у тебя были глаза. Когда ты видишь что-то такое, у тебя глаза делаются странные. Я это и раньше замечал. Зрачки расширяются, и взгляд становится каким-то рассеянным, сонным — но не мягким, наоборот: все лицо у тебя делается холодным, как сталь, словно ничего вокруг себя не видишь и тебе все равно. И говоришь так, словно не человек, а просто голос… Или словно сам куда-то исчезаешь, а через тебя говорит что-то другое. Словно рог, в который дуют, чтобы извлечь звук. Я это и видел-то всего пару раз, и то на миг, но это так необычно, что мне всякий раз становилось не по себе.
— Мне тоже не по себе, Кадаль.
Я сбросил с себя зеленую тунику. Кадаль протянул мне серый шерстяной балахон, который я носил вместо ночной рубашки. Я рассеянно взял его и опустился на край кровати, уронив балахон себе на колени. Я говорил не столько с Кадалем, сколько с самим собой.
— Меня это тоже пугает. Ты прав, я действительно чувствую себя пустой раковиной, в которую дует кто-то другой. Я говорю, вижу и делаю такое, о чем прежде и понятия не имел. Но ты не прав, если думаешь, что мне все равно. Мне больно. Наверное, это оттого, что я не могу управлять тем, что говорит через меня… Когда-нибудь я научусь управлять этой своей способностью видеть и знать, этим богом во мне, и тогда это будет настоящая сила. Я буду знать, когда мои предсказания — просто обычные предчувствия, а когда это тень бога.
— Ты говорил о моей смерти. Что это было?
Я поднял голову. Как ни странно, лгать Кадалю было легче, чем Утеру.
— Я не видел твоей смерти, Кадаль. Я вообще не видел ничьей, кроме своей. Это было бестактно с моей стороны. Я собирался сказать, что тебя похоронят где-нибудь в чужой земле. — Я улыбнулся, — Я знаю, что для бретонца это хуже ада. Но я боюсь, что так оно и будет… если ты решишь остаться у меня на службе.
Лицо Кадаля прояснилось. Он улыбнулся. «Это настоящая сила, — подумал я, — если одно мое слово способно так устрашить человека».
— Останусь, конечно, — сказал Кадаль, — Даже если бы он меня об этом не просил. С тобой легко. Служить тебе — одно удовольствие.
— Да? А помнится, ты говорил, что я малолетний придурок, еще и олух в придачу?
— Ну вот, я и говорю. Я никогда не посмел бы сказать это кому-то такому знатному, как ты, будь это кто-то другой, — это при том, что ты дважды королевского рода…
— Ну почему же дважды? Мой дед вряд ли может считаться…
Я осекся. Меня остановило выражение лица Кадаля. Он сказал это не подумав, ахнул и поспешно зажал себе рот, словно пытался загнать свои слова обратно.
Он ничего не говорил, просто стоял передо мной с испачканной туникой в руках. Я медленно встал. Забытый балахон сполз на пол. Дальше говорить было незачем. Удивительно, как я не догадался об этом раньше, в тот миг, когда Амброзий появился передо мной в свете факелов и взглянул на меня сверху вниз. Он знал. И многие другие, видимо, тоже знали. Теперь я вспомнил, как люди оборачивались мне вслед, как перешептывались командиры, с каким почтением относились ко мне слуги… Я думал, что обязан этим приказу Амброзия, но теперь я понял, что это было почтение к Амброзиеву сыну.
В комнате было тихо, как в пещере. Жаровня вспыхнула, пламя взметнулось и отразилось в бронзовом зеркале на стене. Я посмотрел в ту сторону. В бронзовом зеркале, озаренном пламенем, мое обнаженное тело выглядело хрупким и туманным, каким-то нереальным, игрой пламени и тени. Но лицо мое было освещено; пламя подчеркивало черты, и я увидел его лицо таким, каким оно было в тот вечер, когда он сидел у огня в своей комнате, ожидая, когда меня приведут к нему, чтобы расспросить меня о Ниниане.
