Елена Хаецкая - Возвращение в Ахен
Стражники были такой же частью замка, как, скажем, мебель или гобелены, и в каждом новом мире они имели другой облик. Но всегда Ингольв находил в их среде вполне развитую и достаточно сложную систему взаимоотношений. Точно так же, как все люди, они умели дружить и ссориться, одни оказывались алчными, другие преданными, третьи глупыми, встречались порой изощренно— подлые, а иногда — поразительно добродушные. И даже зная наперед, что они исчезнут, когда Торфинн уйдет из этого мира, Ингольв каждый раз привязывался к ним — как это было еще в те дни, когда он командовал своей ротой в Ахене…
Сейчас неплохо бы вспомнить о том, что несчастный заспанный Феронт с острыми коленями, торчащими из-под рубахи, всего лишь мебель, вроде кресла или стола, и если ему съездят по роже, то от него явно не убудет…
— Ладно, тащи холодное, — распорядился Вальхейм, — только побыстрее.
Оруженосец благодарно улыбнулся и ушел. Он появился на удивление быстро. Бухнув на стол корзину, тяжело нагруженную провизией, оруженосец поклонился и поспешно удрал, пока его не заставили искать в этакой темени скатерть и бокалы. Вот жулик, подумал Ингольв, расставляя на столе тарелки с мясом и хлебом и кувшин вина. Обнаружив на дне корзины свои любимые оливки, капитан улыбнулся: каким бы сонным ни был оруженосец, а подлизаться к его благородию не забыл.
Ингольв тихонько свистнул:
— Эй, ясновидец…
Под кроватью зашуршало, и оттуда вылез Аэйт, покрытый пылью. При виде съестного он невольно глотнул и побледнел. Ингольв вдруг ощутил беспокойство и неловко спросил:
— Вы… ваш народ… у вас едят такое?
Аэйт молчал. У него так обильно текли слюни, что он не мог говорить. К тому же, морасту и воину должна быть присуща сдержанность. Наконец он с достоинством кивнул.
— Это все тебе, — сказал Ингольв немного более резко, чем хотел. — Ешь по-быстрому. У нас мало времени.
Аэйт не заставил себя упрашивать. С великолепным презрением к столовым приборам юный дикарь проглотил несколько кусков мяса, отчаянно морщась, сжевал одну оливку, потом глотнул вина и закашлялся. Ингольв, внимательно наблюдавший за ним, быстро отобрал у него кувшин.
— Ты когда-нибудь пил такое?
— Нет.
— Если раньше не пил, то не пей.
— А что это? — спросил Аэйт, облизывая пальцы.
— Яд, — коротко ответил Ингольв, странно напомнив юноше Эогана.
Аэйт страшно отупел от сытости и, осознав это прискорбное обстоятельство, сильно тряхнул головой и прошептал имя брата, словно призывая его на помощь.
Ингольв быстро склонился к нему.
— Что ты бормочешь?
— А? — Аэйт поднял глаза. — Нет, ничего… Ингольв, — тихо сказал он, — что ты будешь со мной делать?
— То, что ты просил. Отдам тебе брата, если он еще жив, и выведу вас из замка. Но сначала поклянись, что ни он, ни ты никогда не приблизитесь к обители Торфинна.
Аэйт заморгал.
— Нужен нам твой Торфинн… А что будет с тобой?
— Не твоя забота, — коротко ответил Вальхейм.
Аэйт все еще мялся. Тогда Вальхейм улыбнулся и неожиданно обнял юношу за плечи.
— Скорее всего, ты не поймешь, Аэйт, — сказал он, — а может, и поймешь, если ты действительно «видишь». Много лет назад Черный Торфинн отнял у меня свободу, мой Ахен, мою сестру. Потом в бесконечных мирах Элизабет я потерял и себя. И если теперь Торфинну вздумается меня уничтожить, то человеку по имени Ингольв Вальхейм это будет уже безразлично. А теперь идем.
Он оттолкнул от себя Аэйта, взял свечу со стола, и они тихо вышли из комнаты.
Святыня скальных хэнов не видела такого обилия молящихся и приносящих подношения вот уже немало веков. Пожалуй, в последний раз такой наплыв паломников наблюдался здесь в прискорбные годы гражданских и религиозных войн эпохи лже— кумиров.
Преодолев исконное отвращение друг к другу, обитатели Красных Скал стекались отовсюду, погруженные в скорбь и молитву. Алвари, не выдержав неизвестности, побежал-таки к скале Белые Пятна — поглазеть на таинственный замок хотя бы издали, а заодно посетить Кари, у которого не был в гостях лет сорок, никак не меньше. То, что предстало глазам старого хэна, вызвало в его душе настоящий ужас. Трава вокруг пещеры была безжалостно истоптана сапогами, а вход в нее завален.
Алвари самоотверженно трудился всю ночь. Он разгребал завал, плача и ломая ногти. Кричать, призывая Кари и Кабари, он боялся, потому что страшный восьмибашенный замок высился прямо над его головой, в нескольких десятках метров, — кто знает, может быть, там все слышат? Рисковать ему не хотелось. Молча глотая слезы, вспотевший, в рваной и пыльной одежде, Алвари, наконец, к утру разобрал небольшой проход и прижался к нему лицом, вглядываясь в черную пустоту пещерки. Острые осколки расцарапали ему щеку, но скальный хэн даже не заметил этого.
— Кари! — отчаянно крикнул он, уже не думая о том, что его могут услышать враги. — Кари! Это я, Алвари!..
Слезы душили скального хэна. Он даже не подозревал о том, что умеет плакать.
— Кари, чтоб глаза тебя не видели! — снова позвал Алвари, прибегая к традиционному приветствию, на которое ни один хэн, даже самый нелюдимый, не может не откликнуться.
Но ответом Алвари была мертвая тишина.
К полудню он полностью разобрал завал, кожей чувствуя, как веселится душой, глядя на него, бесспорный бог «Глаза боятся, а руки делают». Однако самому Алвари было не до веселья. Пещерка действительно была пуста. Поленья от костра, горевшего некогда на пороге, были разбросаны по всему полу, одно из них тлело в постели…
Изнемогая от усталости, разбитый горем, Алвари с трудом дотащился до своей хижины и бросился там на ложе из сухих листьев. Он проспал до трех часов ночи, когда закат сменился рассветом, после чего уселся посреди храма, скрестив ноги, и начал усиленно медитировать под пристальными взглядами застывших каменных божеств, которые взирали на него со всех сторон, облитые двойным светом заходящей луны и встающего солнца. К утру первые хэны, услышавшие мысленный призыв Алвари, уже подходили к святыне.
Взаимное отвращение превосходно помогало скальному народцу избегать различных неприятностей, вроде политики, мятежей и войн. Даже если бы у них и существовала какая-либо государственная власть, никакие заговоры были невозможны: собравшись хотя бы раз, заговорщики чувствовали такую непреодолимую скуку и так успевали надоесть друг другу, что вторично могли сойтись где-нибудь в потайном месте лишь несколько лет спустя. Таким образом, ничто не нарушало мирного течения жизни древнего народа.
Отворачиваясь и опуская капюшоны на глаза, хэны рассаживались на земле вдоль стен. Корзины с подношениями они ставили себе на колени, ибо им было невдомек, чем вызвана тревога Алвари. Однако скальные хэны умели доверять своим собратьям, поскольку каждый из них был в своем роде мудрецом и патриархом. Хотя и виделись они крайне редко, усомниться в мудрости другого хэна ни один из них не был способен. И потому никто не роптал и все терпеливо ждали разъяснений. Наконец, вышел сам Алвари. Он был без плаща, в кожаной курточке и штанах из плотной серой ткани. Растрепанные рыжие волосы торчали на его голове, как языки пламени.
