Карина Демина - Внучка берендеева в чародейской академии
Понимала.
И… пожалуй, не великий был бы грех за тою кражей.
— А вышло, что… ни себе, ни людям… и теперь вот гадаю, и вправду ли я случайно тот разговор услышал?
Буря улеглась. Видать, скучно стало лисице слушать людские разговоры. Что ей до бед нынешних? Ей-то все одно, царь, царевич, аль вовсе холоп или раб… любого закружит-завьюжит, укроет белым пологом, зашепчет до смерти.
Или, коль надоест забава вдруг, выпустит, проведя по самому краю гибели.
А сама унесется, ускачет… слышала я, будто были люди, знавшие особое слово, которым лисицу приманить можно. И тогда глянет она человеку в очи, и в самое сердце, дыхнет холодом предвечным, пробуя наглеца на прочность. А коль устоит он, то и одарит его лисица за смелость серебром небесным.
Мало его в мире.
И искорки хватит, чтоб справить не дом даже — усадьбу целую. Бабка сказывала, что был в соседних Путришечках парень, который зимою в лес ушел, а возвернулся наутро да с колечком из небесного серебра. Сватался он к девке одной, а та, возгордившись, и пожелала особого украшения…
Добыл.
Правда, после помер, как зима на убыль пошла. Стаяла душа… зато колечко то девка продала… правда, бабка приговаривала, что не вышло с этакого богатству толку, потому как проклятое оно.
— Не суйся боле, — попросила я.
— Не сунусь. Не дурак… только… это начало, Зослава. — Арей зачерпнул горсть сыпкого снега, дунул, и снег взвился белым пламенем. — Кто-то очень не хочет, чтоб царевич царем стал…
Слово было сказано.
Упало на снег тяжко, что камень в прорубь, только что круги не пошли. И пусть бы не слышал никто, окромя меня, этого слова, а все одно неспокойне сделалось.
— Евстигней…
— Не знаю, кто из них, — Арей не дал мне спросить. — Да и то… где один, там и шестеро… думаю, за престол ежели платить, то шестеро — невелика цена…
ГЛАВА 29
Об откровениях боярских
Дорогая моя бабушка, Ефросинья Аникеевна.
Пишет тебе единственная твоя внучка, кланяется низенько, в самые ножки, да о здравии вопрошает. Поелику крепко беспокойно мне с того, что писала ты, будто бы в грудях у тебя намедни кололось. А не написала, как кололось, долго аль коротко, и куды отдавало. Ежели в спину, тогда надобно, чтоб попарил тебя дядька Панас легким паром, а опосля растер тою мазью, которую мы на весну мешали. А вот ежели в бок левый, тогда в баню никак неможно. Мазаться надобно барсучьим жиром, в платок кутаться…
Я отложила перо.
Кому пишу? Бабка то сама ведает распрекрасно. Она ж у нас на селе наипервейшею лекаркой была. За нею даже боярыня раз слала, когда занемоглось, а лекарь ейный до городу отбыл. Правда, об том случае бабка сказывала неохотно, потому как в усадьбе встретили ее неласково, и пускай за заботу отблагодарили золотым рублем, а все одно, деньгами обхождения не заменишь.
А я тут ей про боли… да знает она о болях сердечных поболе моего. И про мазь окопниковую, и про баньку, которую старосте всем селом ставили, как оно принято, а в углу козий череп вкопали, чтоб пугал дурных духов, и про жир, и про плат пуховый, мною вязанный.
И про покой…
Зимой-то работы мало. Корове сена задал, сараю подчистил, чтоб не застаивалось в нем всякое, курам сыпанул зерна и лежи себе, отдыхай… шей новое покрывало, аль с пяльцами балуйся, хотя ж глазами бабка моя поослабла…
…уповаю я крепко на благоразумие твое, дорогая моя Ефросинья Аникеевна, а еще на то, что вскорости свидимся мы. И в столицах чтят божьи заповеты, а потому в Акадэмии всякая учеба на Заповедные дни прекращается. И опосля еще две седмицы дають продыху, каковой туточки именують вакациями. Студиозусы все, кому есть куда податься, на оные вакации съезжають. Стало быть, и я съеду…
Домой хотелось.
До того хотелось, что прямо сердце из груди выскоквало, стоило представить, как я возвращаюся… ладно, пущай не магичкою да при царевой грамоте, а все одно столичною барышней. В платье новом, в сапожках беленьких да при каблучке, при бусах бурштыновых. И все-то на меня глядят да дивятся тому, до чего славна я, хороша.
Ой, разговоров буде…
А бабка выскочить навстречу, причитая и плача, потому как не умеет она по-другому, обниматься будет, и говорить, и выговариваться. И засядем мы с нею до самого ранку, всякое обсуждовывая.
Я уж гостинцев прикупила всем. И бабке, и старосте нашему, и старостихе тож, и даже своячнице ейной, пущай и норова она невживчивого. Уж порешила, что отправлюся почтовою каретою до Рушникова, а там, глядишь, и найду с кем до Вызьмы, откудова до Барсуков версты две. Их и пешшу можно, ежель не будет никого, кто б к нам ехал. Аль можно буде послать мальца поспрытней, попросить, чтоб приехал за мною дядька Остап с подводой… а то ж с гостинцами да пешшу несподручно.
Мыслями я была уже дома, пусть до заповедных вакаций оставался без малого месяц.
И он пролетит, день за днем, и оглянуться не успею…
…еще пишешь ты, что взяла в дом сироту с боярского двора, за которую две копейки прошено да еще пять — за одежу. И учишь ты ее всему, чего сама ведаешь… и дело это есть благое…
Вновь перо отложила.
Не могу… надо вежливо, надо с похвальбой, потому как и вправду дело благое бабка моя сотворила, ведь каждому ведомо, что над сиротами сама Божиня матерью. И с ними в дом милость ее приходит. А и по-человечески жаль мне ту, незнакомую, девочку, про которую бабка только и написала, что годочков ей девять, что отец ейный утоп спьяну, а мамка еще в весну сгинула безвестно… но вот…
…Станькой ее прозывали.
…и небось, бабка ей мою постелю отдала… а и верно, с чего бы ей простаивать попусту, перины-то хорошие, сами их пухом набивали. И еще одеялы, подушки… и наряды мои, которые давно уж в сундуки сложены. Чего им пылиться? Не жаль мне тех сарафанов… разве что старенького, отцом еще справленного, но его бабка не отдала бы никому, а прочее… на что мне девичьи ленточки? Аль чухони разношенные… или те рукавички, что бабка бисером расшивала? Они мне ныне только на палец и налезут. Сама себе говорю, и все одно жалею.
Горько.
И сердце ноет-ноет, будто бы не кровать мою бабка этой Станьке отдала, а место в доме своем, то самое, которое прежде моим было. И вот как мне в дом энтот возвращаться, когда, быть может, в нем мне вовсе и не радые?
Ох, нехорошие мысли, темные… не от Божини. Мне бы о том думать, что Станька эта за бабкой моею приглядит. А ну как случится чего? Хоть будет кому людей кликнуть… и не случится когда, а все вдвоем веселей. Зимою-то тоска горазда душу мучить. А бабка Станьку учить станет, как меня учила. Тогда-то, глядишь, и силы прежние возвернутся. Человек же ж живет, пока нужный кому…
