Вспомни меня (ЛП) - Бобульски Челси

— Что ты видишь, когда смотришь на меня? — спрашиваю я.

Он качает головой.

— Нелл…

Я сжимаю его руки, разочарование, утрата и горе обрушиваются на меня в равной мере.

— Давай, Алек.

Он стискивает зубы.

— Я вижу, как ты умираешь у меня на руках, снова и снова. Я вижу каждый божий день, который прожил без тебя за последние 112 лет. Я вижу, как меняется мир вокруг меня, мир, к которому я не могу прикоснуться, почувствовать или принять участие за пределами этих стен.

Его дыхание прерывается, и мучительный, горький смех срывается с его губ.

— Ты знала, что моя мать умерла через год после Лии?

У меня перехватывает дыхание.

— Нет, — говорю я. — Я не знала.

— Тогда я ещё не понимал, что не старею. Не знал, когда прощался с ней и обещал, что увижу её снова, что это может не сбыться. Я не знал, что буду наблюдать в письмах и фотографиях, как моя семья в России — единственная семья, которая у меня осталась, — стареет и умирает, в то время как я совсем не старею. Я не знал, что увижу, как то же самое произойдёт с Томми и Мойрой, Фитцем и Кларой, или что мне придётся солгать им и сказать, что я уехал, чтобы они не догадались о моём бессмертии. Я не знал, что все четверо останутся на острове, или что я буду иногда видеть их на пляже или в ресторане отеля. Что я буду считать каждую новую морщинку и каждого внука и, в конце концов, прочитаю все их некрологи. Я даже не смог присутствовать на их похоронах, Нелл. Ты знаешь, как это было больно?

— Я не могу себе представить, — говорю я тихим голосом, мои слова так незначительны в тени его скорби.

Он запрокидывает голову, и слёзы застилают его глаза.

— Когда я потерял мать, я не знал, что, в конечном итоге, также потеряю способность заботиться о ком-либо или о чём-либо, потому что я знал, что это слишком больно. Я знал только, что я сирота, и я не мог найти утешения в единственном человеке, который мог бы дать мне это, потому что она была мертва уже 383 дня к тому времени, когда моя мать испустила свой последний вздох. И самое худшее во всём этом то, что мне некого винить, кроме себя. Твоя смерть, проклятие — это всё моя вина. Это всегда была моя вина. Если бы я просто оставил тебя в покое с самого начала, как должен был…

— Я бы никогда не познала настоящей любви, — перебиваю я его. — Я бы вела жалкое существование с мужем, который сломил бы мой дух и держал бы меня под каблуком с того момента, как я сказала «Да». Даже если бы я дожила до ста лет, это была бы не жизнь. Ты освободил меня, Алек. За эти два месяца с тобой я прожила больше, чем за шестнадцать лет до этого.

— Ты заслужила больше, чем два месяца.

— И я получу это, — говорю я. — У нас может быть вечность, Алек. Нам просто нужно снять проклятие.

Слёзы скатываются по его ресницам, тихо стекая по щекам.

— Ты всегда такая оптимистка. В прошлом это тоже вселяло в меня оптимизм. Но это проклятие — не шанс для нас быть вместе. Это цена, которую я плачу за своё преступление. Это моё чистилище, и на одну ночь каждые шестнадцать лет я спускаюсь в ад, чтобы посмотреть, как ты снова умираешь, и отдать свой фунт плоти. Вот и всё, что это такое. Всё, что когда-либо было.

Я качаю головой.

— Нет. Я отказываюсь это принимать. Я возвращаюсь не только для того, чтобы мучить тебя, Алек. Если бы это было так, я бы вернулась как призрак или воспоминание. Что-то неосязаемое. Но каждый раз я живу полной жизнью. Я получаю новые имена, новых родителей и новые воспоминания. У меня появляются новые мечты, новые шрамы и новые причины жить. Я не Лия, и я не Кэти, и никакая другая, кто был до меня. Все они — часть меня, и всегда будут, но я — Нелл.

Слёзы жгут мне глаза, но я продолжаю, мой голос не дрогнул.

— Я потеряла мать в авиакатастрофе четыре года назад. Я хочу стать профессиональной балериной и хочу наблюдать, как мой отец превращается в счастливого старика. Я хочу жить, Алек. Но я не могу сделать этого без тебя.

Я прижимаюсь к нему, обнимая его руками.

— Пожалуйста, не сдавайся сейчас. Не позволяй этому закончиться так.

Я обнимаю его за шею и встаю на цыпочки, пока он не прижимается своим лбом к моему.

— Вернись ко мне.

Его тело напрягается.

— Нелл…

— Шшш, — шепчу я. — Верь в нас снова, Алек.

Я немного отстраняюсь и смотрю на него, запуская пальцы в его волосы.

— Верь в меня.

Он колеблется, и на мгновение мне кажется, что я опоздала, что он уже потерян.

Но затем он тихо ругается и прижимается своим ртом к моему, крадёт моё дыхание и солит мои губы своими слезами. Его руки сжимаются вокруг меня, делая нас настолько близкими к одному человеку, насколько это возможно. Я рыдаю от облегчения, хватая ртом воздух, даже когда целую его в ответ, прижимаясь к нему, высвобождая каждое мгновение любви, страха, горя и радости, которые я испытывала с ним, в этой жизни и в семи других, которые я вела. Так много мыслей перемешивается в моём сознании — я люблю тебя, я скучала по тебе, никогда больше не отпускай меня, — но одна возвышается над другими.

Дом.

Слава богу, я наконец-то дома.

— Прости, — говорит Алек, осыпая поцелуями и слезами мою шею, плечо, ключицу. — Мне так жаль. Теперь я здесь, — он сжимает меня. — Я не откажусь от нас.

Мы долго обнимаемся, прислушиваясь к шуму прибоя и нашему сбивчивому дыханию.

Здесь, в этот момент, время не имеет над нами власти.

ГЛАВА 53

НЕЛЛ

МЫ ПРОВОДИМ КАЖДЫЙ ДЕНЬ ВМЕСТЕ после этого. Наше утро занято работой — Алек бродит по отелю, приступая к работе там, где он нужен, а я провожу своё время в кладовке. Не то чтобы я много чего успеваю сделать. Я пытаюсь сосредоточиться, но мои мысли по большей части заняты мыслями о том, как снять проклятие. Я одержима желанием проводить с Алеком как можно больше времени.

Я даю молчаливое обещание, что если мы переживём это на этот раз, я буду работать в две смены в кладовой, чтобы компенсировать свои блуждающие мысли. Я так сильно хочу быть здесь и увидеть музей, когда он откроется, что это желание перерастает в физическую боль, которая не даёт мне спать по ночам и преследует меня весь день.

Однажды утром, пытаясь сосредоточиться на фотографиях «Гранда» времён Первой мировой войны, я задаюсь вопросом, что станет со мной и Алеком, если мы никогда не снимем проклятие. Вернусь ли я сюда через сто, двести, триста лет? Будет ли «Гранд» вообще стоять?

Будет ли мир?

Что стало бы с таким бессмертным, как Алек, если бы миру пришёл конец и он остался единственным? Моё сердце сжимается в горле, когда я представляю его совсем одного во вселенной — судьба хуже смерти, — а потом мне приходится прогонять эту мысль. Это слишком ужасно, чтобы думать об этом.

Должно быть, это не только кошмары, а подобные мысли не дают Алеку спать по ночам.

Мы проводим большую часть дня и вечера вместе, когда папа слишком занят на работе, чтобы заметить это. Мы обсуждаем разные идеи, планы по снятию проклятия, но единственное, что, по мнению Алека, может сработать, это номер пять в моём списке, который заключается в том, чтобы убежать до полуночи, возможно, где-то днём, когда Лон играет в гольф со своим отцом, слишком далеко, чтобы остановить нас. Будет почти невозможно ускользнуть незамеченными моими родителями и персоналом отеля, и мы даже не уверены, сможем ли мы покинуть отель, но это шанс, которым мы готовы воспользоваться.

Наше время вместе — это не только работа. Мы играем ровно столько, сколько планируем.

Купаемся в океане, собираем песчаные доллары⁵ вдоль линии прилива, набиваем наши физиономии сладостями из пекарни. Мы проводим каждую ночь в объятиях друг друга, и каждое утро до рассвета Алек наблюдает, как я репетирую свою программу прослушивания в бальном зале. Иногда я теряю концентрацию, задаваясь вопросом, стоит ли вообще практиковаться, когда я не знаю, буду ли здесь в сентябре, но Алек не позволяет мне так думать. Он аплодирует всякий раз, когда я делаю что-то особенно впечатляющее, и подбадривает меня криками, говоря что-то вроде: «Как кто-то вообще прыгает так высоко? На этот раз ты вернулась отчасти кенгуру?»