Дмитрий Бондарь - У всех разные игрушки
А уже к полудню я вылетел в Москву на переговоры с советскими партнерами Вилли Штроттхотте. Новым министром объединенного нефте-газового министерства был назначен какой-то Васильев, Александр Михайлович - в прошлом многолетний заместитель самого Баталина на разных постах, но широкой публике абсолютно неизвестный.
Штроттхотте зашел в переговорах в тупик. Едва ли не впервые в жизни. Он как никто другой умел отыскивать и расширять окна возможностей, но здесь зашел в тупик, потому что Васильев уперся рогом: вынь ему и положь на стол в виде контракта соглашение о поставках минимум половины советских углеводородов по рыночным ценам, а не по долгосрочным, которые были уже серьезно ниже рынка. Вилли отчаянно отбивался, боясь потерять почти сорок процентов прибыли Glencore, и при этом позиции переговорщиков не сходились постепенно, как и положено при долгом переговорном процессе, а расходились. Русским нужны были деньги и они готовы были сменить агента даже ценой краткосрочных убытков, а Вилли не желал оставлять свою прибыль в московском кармане, но не видел, как это можно сделать.
С другой стороны у меня имелось пожелание от недавно посетивших андоррскую глушь господ Рокфеллера и Оппенгеймера ограничить валютный доход Москвы, чтобы не допустить ее излишней самостоятельности. И было обещание, что никто серьезный в Европе не станет приобретать сибирскую нефть помимо Glencore. Вилли об этом еще не знал, а я рассчитывал его удивить.
Была еще и третья сторона - уже очень скорое вторжение Саддама в Кувейт, способное серьезно поколебать текущие нефтяные котировки. В том, что оно будет, у меня не осталось никаких сомнений: накануне проведения андоррского торжества все европейские газеты напечатали гневное обращение Саддама к своему соседу - шейху Джаберу из славной семейки Ас-Сабахов. Уже давно ходили слухи, что американские компании, добывающие нефть на территории маленького арабского государства, используют новомодную технологию горизонтального бурения для воровства нефти из иракских месторождений. Располагая вышки на самой границе с Ираком, они забуривались на несколько километров вглубь иракской территории и качали, качали, качали нефть. Теперь слухи обрели официальный статус. Саддам потребовал списать иракские долги, заплатить штраф и впредь не использовать подобных технологий. Заносчивый Ас-Сабах послал коллегу в далекое путешествие, удивившись непомерным требованиям, основанным на бездоказательных утверждениях.
Но о том, что война неизбежна, догадывались всего несколько человек. И только трое точно знали, что она обязательно будет - я, Серый и добряга Саддам. Ну, возможно, еще кто-то в ЦРУ и МИ-6, но одно дело быть уверенным в чем-то, а другое - точно знать.
В Москве было жарко. Гораздо теплее, чем в Дублине или в моих Пиренеях. Даже поздним вечером ощущался жар, исходивший от раскаленного за день асфальта.
Меня встретили в Шереметьево стразу на трех машинах: Штроттхотте приехал сразу на двух представительских пятисотых мерседесах, а отец, который в телефонном разговоре сказал, что может не успеть, но тоже оказавшийся здесь, потрясал воображение москвичей только что появившимся на рынке Gelandewagen'ом в новом кузове. Черный, с обилием блестящих деталей, с непривычно-угловатыми формами джип был хорош. Немногочисленные работники аэропорта, оказавшиеся неподалеку, привыкли к виду лимузинов, но еще никогда не сталкивались с единственным немецким джипом и поэтому, ничего не стесняясь, показывали друг другу на него пальцами. Красных дорожек, оркестров и прочего официоза не было.
Я тепло поздоровался с Вилли, но сел в машину к отцу, попросив охрану и Гвидо разместиться в мерседесах швейцарца. Штроттхотте сделал удивленное лицо - он никогда не видел Майцева-старшего и понятия не имел, что это за человек, но возражать не стал.
- Как ты? - спросил отец, выруливая на московскую дорогу.
Он спросил на русском, и я целых пять секунд подбирал слова для ответа. Но уже через десять минут разговора все вернулось - я вспомнил язык, на котором уже даже разучился думать.
- Спасибо, твоими молитвами жив. Как тут все?
- Кипит! - хохотнул отец. - Баталин разворачивается, страна стонет. Уже смещена половина областных и республиканских деятелей, кадровые перестановки в министерствах, уголовные дела, почетные пенсии. Ну, знаешь, как это у нас водится при смене власти...
- Понятия не имею, - пожал я плечами, - При мне все происходило тихо, да и помню я хорошо только дорогого Леонида Ильича. Это где-то там, в эмпиреях свара шла...
- Сейчас везде. "Врагов народа" еще не расстреливают, но, думаю, после нескольких показательных процессов, и это будет.
Мне была удивительна и непонятна его радость, сквозившая в словах.
- Это хорошо?
- Нет, сын, - ответил он. - Это плохо, но совершенно необходимо для склейки разболтавшегося общества. Немного крови, под полным контролем государства, отнюдь не повредит.
- Я против крови, - сказал я, вспомнив бедолагу Чарли, двух ГБ-шников в итальянском отеле, несчастную девчонку, погибшую при взрыве, ее застреленного отца и полуживого Тома.
Я старался не вспоминать о людях, умерших при моем участии, я даже стремился забыть их лица, имена, и отчасти мне это удавалось. Тогда я делал так потому что не знал, как можно иначе, потому что пытался доказать в первую очередь себе, что я готов на все. Но время не принесло облегчения и иногда, напиваясь, я вспоминал обо всем, не желая помнить даже самой малости.
- Потому что ты понятия не имеешь, что здесь происходит, - хмыкнул отец. - Из сотни наших банков только в два не пришли еще дюжие молодцы с требованием "платить за защиту". Они лезут отовсюду: спортсмены, афганцы, уголовники, все, кто считает, что судьба не дала им шанса жить хорошо. Правда, ничего полезного они делать тоже не желают из принципиальных соображений.
- И что?
- Ты о чем?
- О банках? Платим?
- С ума сошел? - отец оторвался от баранки и недоуменно посмотрел на меня. - За что мы должны платить этим уголовникам? Все, кто к нам приходили, надежно упакованы и изолированы от общества. Лет через шесть-восемь они, конечно, снова окажутся на свободе и снова придут со своими глупостями, ну а мы их снова упакуем.
- И так до бесконечности?
- Да здравствует советский суд, самый гуманный суд в мире!
Это правда. У приличного рецидивиста на моей Родине могло быть и пять-шесть ходок за плечами. Зато в благословенной Америке, кажется, уже нашли способ борьбы с рецидивами - на телевидении в многочисленных ток-шоу всерьез обсуждается необходимость давать третий срок всегда пожизненно. Даже если в третий раз ты попал в тюрьму из-за кражи трусов в универмаге. И, как положено в демократической стране, предмет обсуждения уже рассматривался в Сенате. Вот такое вот человеколюбие и гуманизм, избавляющее общество от бунтующих изгоев.
