Ярослава Кузнецова - Химера
Древний фолари огромным, плоским коричнево-черным бревном лежал в своей водяной постели и угрюмо слушал Ньета. Ньет и сам толком не знал, зачем притащился сюда, под темные своды. Наверное, желание спрятаться было велико. Ну и слабая надежда, что древний, все на свете повидавший фолари подскажет, что делать.
Он сидел, прижавшись лопатками к успокоительно холодной стене, чувствуя выступы выщербленных кирпичей, таращился в прозрачную для любого фолари темноту и слушал булькающее мохово ворчание.
— Ты подумай, что говоришь, Осока, — просипел Мох и шлепнул по воде хвостом. Эхо пошло гулять под сводами, зазвенели капли. — Наймарэ тебе отыскать? Так вылези на белый свет и покричи его по имени — сразу прибежит. Что, имени не знаешь? Вот незадача… Река сама не своя, все кипит, скоро кровь потечет, все из-за твари полуночной, а ты близко к ней подобраться хочешь? Потерял ты свою человечку, забудь, накрепко. Он ее давно уже сожрал. И всех нас сожрет.
— Я про это не спрашиваю, — упрямо сказал Ньет. — Я не боюсь. Скажи, как его найти.
— В человечьем мире с ума сошел.
— Мох. Как его найти.
Темная затянутая слизью вода вскипела, заметалось, забилось об стены эхо, распахнулась жуткая черная пасть с кривыми зубами — каждый с ньетову руку. Его швырнуло об стену, провезло спиной по кирпичу. Из гладкого бревнища повылезали роговые шипы, снова ударил колючий хвост, пещера вся заполнилась чешуйчатыми изгибами.
— Наймарэ? Арррррр! Запрррросто! В полночи поищешь, придурррок.
— Мох!
Ньет взвыл, отперся руками от склизких щупалец, один из шипов ударил близко от головы, покрошил влажный кирпич.
— Прекрати! Слышишь? Прекрати немедленно! Мох!
— Арррр! Рррраааарх!
Стены ходили ходуном — ярость древнего фолари выбивала куски непрочной кладки, сверху сыпались обрывки паутины, мокрая пыль, обломки кирпича. Раззявленная пасть воткнулась в стену, скрежетнули зубы, Ньет присел, уворачиваясь, перепрыгнул через шипастую конечность, кинулся к выходу, боясь лезть в воду. Когда воздушный карман закончился, оттолкнулся от скользкого настила, прыгнул, плюхнулся, поплыл, отчаянно работая руками и ногами, вырвался на простор Ветлуши, вырвался подальше, оглянулся — из Моховой пещеры вились лапы и щупальца, как веревки с якорями, шла сильная муть.
Чертов наймарэ. Всех перебаламутил.
Ньет никогда не думал, что старый, осклизший, как забытое в болоте бревно, и ленивый Мох с полуугасшим сознанием, может так разъяриться. Совсем все плохо. Неведомо откуда выползшая Полночь ходила рядом, задевала водяные создания крылом, меняла их непрочное сознание. Мало ей человечьих детей.
Рядом вскипела вода, запели пузырьки. Кто-то рванул за плечо, больно, не играючи. Ньет огрызнулся, отпрянул, выпуская когти и плавники — как цветок распустился.
Мелькнуло искаженное злостью личико Озерки — белые нити волос, акульи треугольники зубов, растопыренные пальцы с когтями. За Ньетом волоклась алая взвесь, дымчато растворялась. Он оскалился, принял угрожающую позу. С поверхности воды раздался всплеск — несколько тяжелых тел упали в воду, зеленоватая плоть Ветлуши пошла тугими волнами, которые резью отозвались в боках и во рту.
Ньет рявкнул на Озерку, пошел круто вниз, ко дну, все больше теряя с трудом сберегаемый облик. Чешуя облепила почерневшие руки, расцвели алым и лазоревым крапчатые плавники, прозрачные водоросли волос рывками тянулись следом — ничего человеческого не осталось в нем.
В мутной воде промчалось черное тело, взвыли мириады пузырьков, Ньет кинулся, цапнул — захрустело. Он замотал головой, вцепляясь сильнее, вырвал кусок, вода мигом замутилась еще сильнее, вкус ее стал сладким, густым, кровавым. Его преследователи, еще несколько дней назад мирно игравшие на набережной, проносились сквозь эту муть, как человечьи надводные катера, закладывали широкие круги, не решаясь приблизиться к жертве.
Потеряли разум — и он вместе с ними.
Черный фолари еще дергался, терял жизнь из распоротого ньетовыми зубами живота, движения его стали хаотичными, неровными. Озерка подплыла ближе, вцепилась в основание плавника, забыв и думать про Ньета.
Он бросил черного, стремительно ушел в придонный ил, оттолкнулся, поплыл прочь, что было сил. Над ним билось мутное ало-зеленое облако, подсвеченное полуденным солнцем, в него вплывали все новые верткие тени — его народ, его сородичи, привлеченные агонией и вкусом крови.
Ньет плыл и плыл, куда глаза глядят, пока его не вынесло на песчаную отмель вдалеке от набережной. Там он с трудом выволокся на сушу и некоторое время лежал ничком, уткнув лицо в мокрый песок.
14
Смотреть на Сэнни — то же самое что смотреть в глаза самому себе.
Герейн знает, что когда они были совсем маленькими — их взяли из мира людей и поселили здесь.
"За руку вывели из пожара", говорит бабушка.
У бабушки летящие серые волосы, платье цвета ракушечного песка и гладкая, как сливки, кожа.
— Бабушка — богиня, — уверенно говорит Сэнни.
Герейн слушает его, хотя старше на целый час.
Смотреть на Сэнни — то же самое, что смотреть на быструю речную воду.
Они часами играют среди расчерченных солнечными полосами каменных плит, прячутся за квадратными подножиями вазонов с цветами. Двор пуст, в нем живут только голуби и тени.
В громадных, наполненных прохладой комнатах никогда никого нет.
Иногда они слышат смех. Иногда стон оборванной струны или резкий свист. Иногда разом стекает вереница дней, круглых и пустых, как бусины бабушкиного ожерелья. Каждая бусина отражает целый мир.
Стекла в окнах, огромных, до самого пола, расслоены цветными полосами.
Смотреть на Сэнни — то же самое, что заглядывать в колодец жарким днем.
Прохлада, эхо, жутковатая темнота и там, далеко-далеко, в самой глубине — крохотное отражение твоего лица.
Иногда Герейну хочется крикнуть и посмотреть, что получится.
Но он всегда молчит — он на целый час старше брата и будет королем.
— Вран тараран! — бессмысленно и весело выкрикивает Сэнни, сидя на самом коньке крыши. Флигели замка загибаются клещами и сгребают к главной башне слепящий под солнцем крошеный мрамор. — Вран арваран! Вран колдовран! Вран трундыран!
Он болтает ногами, потом встает на узком гребне, балансируя.
Герейн задрав голову смотрит на него из чаши двора, рядом падает синяя летняя тень и он суеверно отодвигается на ладонь, чтобы не наступить.
Полуденные твари — самые страшные.
Одна плавает в пустой чаше фонтана, когда его заливает светом до краев. Другая живет в трещинах между глыб ракушечника и дразнится бронзовым язычком.
