Андрей Раевский - Конец игры
— Мне стало интересно, на кого я мог бы быть похож. И чем именно. Не расскажешь ли ты мне подробнее про своего знакомого?
— Его зовут Сфагам, — ответила Гембра. Он был мастером Высшего Круга в братстве Совершенного Пути. Всё это — долгая история.
— Надо же. Я тоже слышал о нём. И хотел бы узнать побольше. Ты ведь мне расскажешь? — улыбнулся Анмист, умело скрывая возбуждение. Я люблю долгие истории.
Глава 19
Теперь, когда Олкрина не было рядом, Сфагам особенно остро чувствовал произошедшие с ним внутренние перемены. Он не просто ощущал глубокое погружение в поток всеобщей и естественной воли Единого, что всегда лежало в основе всех монашеских искусств и духовных наставлений. Вместо растворения своего Я в этом безличном всепоглощающем потоке космической целесообразности он переживал своё СОУЧАСТИЕ в плетении нити причин и следствий, поступков и событий. Единое действовало теперь не ЧЕРЕЗ него, а ВМЕСТЕ С НИМ. Подобное было впервые. Да и в древних трактатах, содержащих подробнейшие описания тончайших духовных состояний, такие случаи не описывались. Поистине, мир изменился… Снова и снова вспоминал Сфагам старинные тексты, но даже его блестящая память, приводившая в изумление самых искушённых книжников, не находила ничего, на что можно было бы опереться. Это означало, что двигаться теперь надо было только вперёд. К этому подталкивала и небывалая, какая-то непререкаемая уверенность в осмысленности и правильности всех совершаемых действий, которая пришла после посещения гробницы Регерта. Холод глубоко затаённого страха одинокой души оказаться выброшенной из разумного и закономерного течения жизни, который всерьёз беспокоил Сфагама после ухода из Братства, теперь растаял без следа. Он ехал, куда глаза глядят, ничуть не сомневаясь, что значимые события в любом случае начнут происходить в самое ближайшее время. И даже присутствие между ним и Единым неких таинственных сил, как ни странно, не вызывало беспокойства. Их действия были осмыслены, а значит, в конечном счёте, согласованы с Единым.
Впрочем, выбор пути не был совсем уж случаен. Последние дни перед мысленным взором Сфагама всё чаще возникал образ настоятеля Братства. Это было неспроста, и дорога теперь вела мастера в провинцию Сафинейя, где среди густых лесов прятался от суеты мира древний монастырь Совершенного Пути и где его уже в самый день расставания с Братством не замедлили подхватить первые приключения.
Разумеется, о том, чтобы ни с того, ни с сего появиться у стен монастыря, не могло быть и речи. Просто Сфагам чувствовал, что надо быть где-то рядом. А там — видно будет. Чувствовал он и то, что в скором времени ему непременно надо будет направиться в Канор. Но когда и с какой именно целью — это тоже должно было проясниться своим чередом и довольно скоро…
А пока что на ухоженных дорогах центральных провинций его встречали богатые и бедные деревни, посёлки и небольшие городишки, тянулись чередой постоялые дворы и станции императорской почтовой службы. Не без удивления наблюдал Сфагам за состоянием своего ума. С одной стороны, только сейчас что-то оттаяло в его душе и его стало тянуть к новым местам и новым людям. Ему хотелось всякий раз открыть себя навстречу свежим энергиям дорог, домов и случайных попутчиков. Теперь им всё чаще удавалось вызвать его на разговор где-нибудь на переправе, на постоялом дворе или за столом харчевни. Но в то же время где-то глубоко сидело точное предвидение всего, что будет увидено и услышано, и от этого сердце заволакивало скукой… Всё чаще Сфагам вспоминал глупейший разговор с мастеровыми в харчевне Амтасы. Но зато пришло удивительно лёгкое переживание времени. Теперь он, похоже, навсегда избавился от мучительного ощущения утекающих как сквозь пальцы дней. Дней, в которых надо было сделать если не что-то выдающееся, то, по крайней мере, нечто более значимое, чем было сделано. Эта саднящая, разъедающая изнутри боль исчезла: теперь пошло другое время — ЕГО ВРЕМЯ. Время подлинное, где всё спрессовано и нет места бессмысленным событиям. И это ощущение одаривало душу небывалым чувством свободы. Когда-то в одном споре он в шутку сказал, что умный имеет то преимущество перед мудрым, что может позволить себе, время от времени, не только прикинуться дураком, но и немного ПОБЫТЬ ИМ. Монахи смеялись, а настоятель только слегка улыбался и качал головой…
Постоялые дворы на лесистых дорогах Сафинейи почти всегда были хороши и смотрелись привлекательно. Выстроенные из добротного дерева, они выглядели солиднее иных каменных в других провинциях. Таким был и тот, на который Сфагам попал уже поздним вечером, успев разглядеть при свете масляных факелов лишь высокие резные ворота и широкий двор с просторно раскинувшимися вокруг главного дома службами и большой конюшней. Всё было как обычно — мальчишка, бегом относящий его немногочисленные вещи в одну из верхних комнат, долгая горячая баня, изучающие взгляды вечерних посетителей ярко освещённой гостевой комнаты-харчевни и удивлённое лицо хозяина, услышавшего от человека, небрежно бросающего на стойку целых полвирга, что ужин будет состоять из одной лишь сырной лепёшки и кружки воды. Да, всё как всегда — полусонное спокойствие и скука, берущая верх над интересом… Некоторое время Сфагам неподвижно сидел, внимательно рассматривая гладко отполированные разводы древесных волокон на крышке стола и пустую глиняную кружку с капельками воды на дне. Тайная жизнь вещей всегда притягивала его своей непостижимостью. Казалось, что их застылость мнима и обманчива: стоит отвернуться, и они оживут, начав между собой разговор, неслышный и непонятный человеку. Вещь только лишь прикидывается тем, чем кажется человеку, и никто не знает о тайной жизни кружки или стола, как и об их подлинной природе. Как и человек, хранящий в памяти образы известных ему вещей, они тоже помнят тонкие образы людей, владевших ими или даже только прикасавшихся к ним… Иногда глубокая концентрация на предмете позволяла Сфагаму слегка приоткрыть завесу, скрывающую его тайную жизнь, и почувствовать силовые потоки Единого, которые своими неизъяснимыми ритмами пронизывали застывшую форму и незримо пульсирующую плоть вещества. В монашеских искусствах давно было известны способы слияния тонкого тела с ритмами, бьющимися во внешних материальных телах. Вливаясь в силовой поток первозданных стихий, отпавшими сгустками которых представала та или иная вещь, человеческий дух овладевал ими, и тогда мастера-монахи делали то, что непосвящённому казалось совершенно невероятным, — проходили сквозь стены и двери, ловили зубами пущенные в них стрелы, протыкали своё тело насквозь, словно щепки ломали мечи и копья, голыми руками разрывали доспехи и даже одолевали земную тягу. Многое из этого умел и Сфагам, особенно когда входил в образ воина Второй Ступени. Но, в отличие от других преуспевших в искусствах монахов, ему было мало самого умения — ему хотелось ПОНЯТЬ. Понять и объяснить. Он знал, что слова здесь бессильны. Бессильны и опасны, ибо способны разрушить хрупкую и уязвимую канву тончайших интуитивных вчувствований и состояний. Но Сфагам не мог примириться с существованием той стены между ним и внешним миром вещей, которая манила его своей кажущейся иллюзорностью и которая, в конечном счёте, делала его таким одиноким… "Отчего ты так беспокоишься? — спросил как-то настоятель. — Люди не могут толком объяснить НИЧЕГО из того, что они используют, и нисколько не страдают от своего неведения. Просто живут и всё… А если начнут задумываться и рассуждать — перестанут уметь и станут всё больше и больше ошибаться. В древности люди были ближе к естеству и поэтому меньше ошибались. Почти как животные…"
