Дэниэл Абрахам - Тень среди лета
Лиат застыла, но ответила позой согласия.
– Мне нужно с ней поговорить, – добавила Амат, понимая, как нелепо это звучит. На миг ей захотелось рассказать все с начала до конца, облегчить бремя Лиат, если только от правды ей станет легче. Однако Амат переборола себя, отмела сострадание в угол вместе со страхом, злостью и печалью.
Лиат отвела ее в уединенную часть особняка, по соседству с покоями Вилсина. Амат знала эти комнаты: узорчатый паркет на полу, гальтские гобелены, оконные решетки резной кости… Здесь Марчат Вилсин селил самых почетных гостей. Вряд ли Мадж ночевала тут перед преступной церемонией. Должно быть, Марчата все-таки грызла совесть, раз теперь женщину поселили сюда.
Мадж лежала на широком подоконнике, поджав ноги. Бледные пальцы цеплялись за решетку, удивительно светлые пряди волос, похожих на грязное золото, струились по плечам вниз, не доставая до пола. Она казалась притихшей. Амат постояла за ней, следя за каждым вдохом и выдохом – размеренными, но не как во сне.
– Я могу подождать здесь, если хотите, – сказала Лиат. – Она… Ей вроде бы лучше, когда ее окружают знакомые лица. Знакомые люди.
– Нет, – ответила Амат. Островитянка пошевелилась, услышав ее голос. Светлые глаза оглядели ее без тени любопытства. – Нет, Лиат-кя. На сегодня я тебя достаточно нагрузила, а здесь и сама справлюсь.
Лиат послушно поклонилась и вышла, закрыв за собой дверь. Амат придвинула к подоконнику плетеное кресло. Мадж за ней наблюдала. Как только Амат устроилась, скрипнув креслом, островитянка заговорила:
– Вы ее обижаете, – произнесла она на певучем ниппуанском наречии. – Вы ведь отослали ее прочь, верно?
– Верно, – ответила Амат. – Но я пришла поговорить с тобой, а не с ней.
– Я уже рассказала все, что знаю. Раз сто, наверное. И больше не стану.
– Я пришла не выслушать тебя, а рассказать свое.
На бледных пухлых губах медленно возникла усмешка. Белесые брови приподнялись.
– Вы скажете мне, как спасти моего ребенка?
– Нет.
Мадж пожала плечами, словно говоря: «А кроме этого ничто не стоит внимания».
– Вилсин-тя хочет отправить тебя в Ниппу, – сказала Амат. – Думаю, на неделе все будет готово.
Мадж кивнула. Ее взгляд смягчился. Амат знала, что она уже представляет себя дома, словно ничего не случилось. Неловко, даже жестоко было продолжать.
– Я не хочу, чтобы ты уезжала, – произнесла Амат. – Хочу, чтобы ты еще побыла здесь, в Сарайкете.
Мадж сузила глаза и приподнялась, заглядывая Амат в лицо с откровенным недоверием.
– То, что произошло, касается не только тебя, – сказала Амат. – Мой город, его благополучие под угрозой, и не только из-за андата и Ошая. Нелегко будет втолковать это остальным, и если ты уедешь… если уедешь, я вряд ли сумею.
– Что сумеете?
– Доказать хаю, что преступников было больше, чем он думает.
– Вам за это платят?
– Нет.
– Тогда зачем?..
Амат сделала глубокий вдох и уверенно посмотрела Мадж в глаза.
– Потому, что так будет правильно.
Она впервые озвучила эти слова и словно сбросила груз с души. С тех пор, как она бежала от Ови Ниита, в ней жили две женщины: распорядительница Гальтского Дома и другая, которая предвидела этот разговор и все его последствия. А теперь они снова стали одной. Амат обхватила пальцами колено и улыбнулась – чуть печально.
– То, что случилось, ужасно. По моему городу нанесли удар. Моему! И мой Дом к этому причастен, а значит, и я тоже. Выгоды мне никакой не будет, Мадж. Зато потерять можно много. И все равно я не отступлюсь – с тобой или без тебя.
– Моего ребенка этим не вернешь.
– Не вернешь.
– Но я смогу отомстить?
– Да. Если я добьюсь своего.
– А что он сделает, ваш хай? Если вы победите?
– Не знаю, – ответила Амат. – То, что сочтет правильным. Может, взыщет плату с Дома Вилсинов. Или спалит дотла. Или вышлет Вилсина-тя прочь из города.
– Или казнит его?
– Или казнит. Еще он может натравить Бессемянного на Дом Вилсинов, на Совет Гальтов или на весь Гальт сразу. Не знаю. Не мне решать. Все, что я могу – это просить у хая справедливого суда и надеяться на его мудрость в дальнейшем.
Мадж отвернулась к окну. Ее бледные пальцы перебирали узор решетки, поглаживали ее изгибы, словно касаясь любимого лица. Амат сглотнула ком в горле. Где-то дважды прокричала птица, потом смолкла и запела снова.
– Мне пора, – сказала Амат.
Мадж не обернулась. Амат встала – кресло охнуло и заскрипело – и взяла трость.
– Когда я попрошу, ты придешь?
Молчание тянулось вечно. Амат хотелось его нарушить, убеждать и даже умолять, но опыт ведения переговоров подсказывал: жди. Молчание требует ответа красноречивее любых слов. Когда Мадж заговорила, ее голос был тверд.
– Я приду.
Сарайкет таял. Широкое жерло бухты сжималось, причалы, где десятеро могли пройти плечом к плечу, казались не толще палочек на воде.
Ота стоял на корме корабля. Его подбрасывало качкой, в лицо летели соленые, пахнущие морем брызги, но все его внимание поглотил исчезающий позади город. Сейчас можно было охватить его весь одним взглядом: хайский дворец в сизой дымке на вершине северного склона; высокие белые коробки складов, крытые тяжелой серой и красной черепицей; мирное, благообразное утреннее лицо веселого квартала; прибрежных рыбаков, сидящих на сваях в полосе прибоя.
Корабль увлекало на восток – мимо речного устья, огромного и илистого, мимо тростниковых полей. И вот, после полуладони хода с ветром в широких парусах, судно обогнуло мыс, и Сарайкет пропал из вида. Ота оперся подбородком на смолистый брус борта.
Все остались там – Лиат и Маати, Кират и Тууй, Эпани, которого все за глаза называли сверчком. Улицы, где он таскал тюки хлопка и бочонки с краской, чайные, где пел и выпивал, садик, где впервые поцеловал Лиат, а она – его, о чем он прежде мог только мечтать. Огнедержец, который за медяки разрешал им с друзьями жарить голубей в своей печи. Ота вспомнил, как впервые приехал туда, каким незнакомым и пугающим все казалось. Будто целая жизнь пролетела с тех пор.
А впереди лежало далекое прошлое. Он никогда не бывал в селении дая-кво, ни разу не видел знаменитых библиотек, не слышал песен, которых нигде больше не пели. Там он мог стать тем, кем не стал. Кем, быть может, хотел его видеть отец. Кем он мог однажды вернуться в Мати и увидеть, какие из его воспоминаний были правдивы. Если бы он знал, когда бросал школу, что потеряет…
– Вот ведь гадость, – произнес чей-то голос.
Ота вскинул голову. Рядом стоял незнакомец в темно-зеленых одеждах. Борода с проседью скрывала моложавое, свежее лицо, ясные черные глаза смотрели чуть насмешливо, но вполне дружелюбно.
