Андрей Мартьянов - Отречение от благоразумья
— С сегодняшнего дня вы лишаетесь всех своих привилегий и званий, — немедля забубнил отец Лабрайд, ткнувшись в поспешно развернутый листок с какими-то записями. — Посему вам надлежит передать в руки представителей церкви незаконно присвоенные вами символы священного сана и проследовать в отведенное вам место, где со смирением дожидаться дня заседания суда.
Маласпина попятился. Не знаю, на что он надеялся, придя в Клементину, но сейчас все его надежды рассыпались в прах, уносимый ледяным ветром. Он в упор посмотрел на отца Густава (тот не отвел взгляда, должно быть, давно привыкнув к подобным состязаниям в выдержке), огляделся по сторонам, словно не понимая, как здесь очутился и что это за место, и дергаными движениями испортившейся заводной игрушки начал снимать висевший на груди крест — изящное произведение искусства из слоновой кости и серебра. Избавившись от знака принадлежности к духовному сословию, итальянец не положил его на стол, а продолжал держать, раскачивая на цепочке и болезненно-внимательно следя за мерцающими на чеканном серебре бликами.
Отче Лабрайд, не выдерживавший тягомотных проволочек, привстал, дабы забрать распятие. Бывший пражский кардинал вскинулся, и, прежде чем ему успели помешать, резким движением швырнул маленький сверкающий предмет прямо в распахнутый зев камина.
А потом запрокинул голову и закричал. Просто закричал, как угодившее в капкан животное — без слов, на одной долгой, пронзительно свербящей в глубине мозга ноте. И я все-таки разлил этот злосчастный пузырек с чернилами. Впрочем, на сей прискорбный факт никто не обратил внимания.
КАНЦОНА ПЯТАЯ
Практическая демонология
«...Правда и Добродетель, присущие Господу, являются вечными истинами, а не предметом переменчивых людских суждений о добре и зле. Все люди обязаны следовать по пути, указанном Церковью, и только Церковь обладает правом определять жизненное предназначение человека. Все другие идеи являются ложными и не могут быть приемлемыми. Существует не просто единый для всех Бог, но только один единственный Господь. Поэтому дьявол постоянно прилагает усилия, дабы собрать своих сторонников среди людей и установить свое правление. Всякий, кто поддерживает дьявола, выступает против христианского Бога, и, следовательно, должен быть остановлен Церковью прежде, чем распространит свои порочные идеи дальше...»
Затрепанный томик «Молота Ведьм», постоянно сопровождающий отца Лабрайда, подвернулся как нельзя более вовремя. Мне настоятельно требовалось отвлечься. Не желаю больше ничего видеть и слышать. Я не участник, я только свидетель и хочу им оставаться. Отгородился развернутой книгой и помалкиваю. Вроде присутствую и вроде как меня нет. Записывать мне особо нечего, все равно сейчас идет terrifio — предварительная стадия дознания без применения средств телесного устрашения. Вот он, допросный лист, да несколько строчек на нем — результат двухдневных усилий господина Мюллера и отца Лабрайда, разбавленных сладкоречивыми увещеваниями аббата Клементины и незамысловатыми намеками ландскнехтов фон Цорна. Как я уже не раз убеждался, за сорок восемь часов можно сломать самого закоснелого еретика и самую злейшую ведьму. Но Маласпина держится. Пока держится, ибо отец Густав проявляет несвойственное ему человеколюбие и не отдает распоряжения перейти к допросам с пристрастием. Взбучка, недавно полученная бывшим кардиналом от не в меру рьяных швейцарских солдафонов — это еще цветочки.
А допрос обвиняемого тянулся и тянулся, как нескончаемая греческая трагедия или пьяный разговор...
— Ваше имя?
— Чезаре-Джанбаттиста-Людовико Маласпина.
— Когда и где вы появились на свет?
— 11 октября 1582 года от Рождества Христова, Болонья, провинция Эмилия-Романья, Италия.
— Известна ли вам причина, по которой вы находитесь здесь?
— Меня безосновательно обвиняют в колдовстве.
— Одно ваше пребывание здесь является доказательством вашей вины. Однако вам дается возможность раскаяться. Начинайте ваше признание и расскажите, как вы оказались вовлечены в этот чудовищный порок.
— Не имею представления, о чем вы говорите. Мои возможные пороки, как грешного создания Господня, сводятся разве что к честолюбию и присвоению чужого имени вкупе с чужой должностью, в чем я охотно признаюсь и готов понести наказание.
— Кто надоумил вас так поступить?
— Собственная гордыня.
— Вам были зачитаны показания свидетеля, пострадавшего от ваших колдовских действий. Признаетесь ли вы в попытке сделать из означенного человека вампира?
— Эта невинная овечка, случаем, не фон Краузер?
— Отвечайте. Личность свидетеля не имеет никакого значения.
— Пусть он повторит свою ложь мне в лицо!
— Как обвиняемому, вам запрещено видеться со свидетелем, дабы не оказывать на него колдовского влияния. Вы признаете истинность обвинения?
Вторые сутки подряд одно и то же. Допрос длится по шесть-семь часов, иногда больше. Не знаю, как Маласпина до сих пор умудряется сохранять здравомыслие и присутствие духа. В протоколах пока не значится ни одного зловещего Affirmat — «подтверждает». Итальянец всякий раз умудряется уйти от прямого ответа. На что он надеется? Герру Мюллеру вот-вот надоест изображать милосердие и тогда за дело возьмутся всерьез.
Судебная комната, находящаяся в одном из корпусов Клементины, маленькая, темная, в ней постоянно висит запах гниющих отбросов — долетает с монастырской выгребной ямы, что ли? Меня от этой вони уже тошнит. Никто не разговаривает, кроме председателя суда, сиречь герра Мюллера, и помогающего ему отца Лабрайда. В кратких перерывах, впрочем, тоже царит молчание. У отсутствовавшего целые сутки отче Алистера внезапно испортился характер: после ареста Маласпины я кинулся было к нему со своими новостями и догадками, а в ответ получил недвусмысленное предложение заниматься своими делами и не лезть туда, куда не просят. Я открыл рот, дабы возмутиться, затем немного подумал и решил не торопиться с умозаключениями. У отца Алистера вполне могут иметься какие-то свои соображения и планы, которые пока не следует разглашать. Однако минул уже второй день, а Мак-Дафф по-прежнему хранит молчание и упорно игнорирует мои вопросительные взгляды. Что-то тут не так...
Делла Мирандола все это время провел под замком, однако его не допрашивали. Все правильно: человека сперва надо выбить из колеи привычной жизни, лишить уверенности в себе и заставить понять, что отныне его жизнь и смерть находятся в руках братьев ордена святого Доминика. Что там у нас сказано по поводу необходимости допросов с применением физического воздействия у благочестивых Шпренгера с Крамером?
