Александр Бушков - Анастасия (сборник)
Он вошел, поклонился не без волнения: он уважал и любил этого человека — победителя Минотавра, реформатора и государственного мужа, спутника Геракла в походах, удальца, когда–то похитившего, а потом благородно отпустившего совсем еще юную Елену Прекрасную; спустившегося некогда в Аид и дерзко объявившего владыке подземного царства, что пришел ни более ни менее как похитить его жену (после чего несколько лет томившегося в Аиде в заточении). Словом, жизнь Тезея была насыщенной и бурной, дававшей пищу для ума и тем, кто оценивал его деятельность как воина и созидателя, и романтически настроенным юнцам, уважавшим бесшабашность и молодечество, и творческим людям — как исходный материал. Жизнь его, безусловно, была небезгрешна, но Майон знал от астрономов, что и на солнце есть пятна, а от философов — что идеала не существует.
А вот старик, сидевший рядом с Тезеем как равный, был Майону незнаком: старик с широким добрым лицом, совершенно седой, но чернобровый, с синими ясными глазами.
— Вот это и есть наш аэд Майон, — сказал Тезей, ответив на приветствие. — Многое обещает.
— Что ж, многое обещать — привилегия молодости, — сказал незнакомец. Конечно, не все обещания впоследствии сбываются, но в отношении этого юноши ты прав, я читал все, что им написано. Майон, я — Нестор, царь Пилоса. Слышал о таком?
Майон молча поклонился, не было нужды напрягать память — Нестор Многомудрый, мозг и дух Троянской войны, организатор и вдохновитель, наряду с полководцами разделивший триумф.
— Слышал, — утвердительно сказал Нестор. — Да, были времена. А остался скучноватый старик. Я узнал, Майон, что ты собираешься писать о Троянской войне. Благородное стремление, ибо…
Он говорил и говорил, повторял затертые фразы из школьного курса истории — об извечных подлости и коварстве троянцев, десятилетиями навлекавших на себя справедливый гнев ближних и дальних соседей, о злодейском похищении Елены беспутным Парисом, об уме Агамемнона, о героизме Ахилла и других храбрецов, о хитроумии Одиссея и его деревянном коне. Все это Майон слышал не единожды, и ему было скучно — уж Нестор–то, дух и мозг осады Трои, стоявший у истоков, видевший все и всех собственными глазами, мог бы рассказать об этом и гораздо интереснее. Неужели такова злая сила старости, превратившей Многомудрого в занудливого старца? Он был рад, что Нестор наконец замолчал.
— Все это я знаю, — сказал он осторожно, боясь показаться невежливым.
— А чего же ты не знаешь? — живо спросил Нестор. — И что ты хочешь знать?
— Понимаешь, Многомудрый, — сказал Майон, — я недавно говорил с Гиллом — это мой школьный друг, сейчас начальник тайной службы. Он подходит к проблеме как сыщик, и это довольно интересно. Получается, что мы, наше поколение, собственно говоря, ничего не знаем о Троянской войне. Существует некоторое количество отшлифованных формул, фраз, рассказов и цитат, их постоянно перебирают, как скряга монеты, раскладывают в разных сочетаниях, но они по–прежнему составляют какой–то заколдованный круг. Воины, сражавшиеся под Троей, рассказывают практически лишь о перипетиях стычек и о добыче. Не хватает чего–то живого, духа эпохи, невозможно садиться за повествование о Троянской войне, имея в распоряжении горсточку избитых фраз. Как вырваться из этого заколдованного круга, я пока не знаю.
Он говорил все медленнее, несколько раз запнулся, а там и вовсе замолчал. Нестор смотрел на него туповато и скучно, смаргивая дремоту. «Безнадежно, — горько подумал Майон, — а до чего жаль».
— Живого, да… — сказал Нестор. — Ну что же, ищи, Твори, мучайся, иначе и нельзя. Пойду я вздремну, вы уж простите старика. Жаль, Майон, что Течей не сможет ничего рассказать, — он в той войне не участвовал. Пойду я.
Он грузно поднялся и побрел к двери.
— Ну что же, — сказал Тезей, — насчет заколдованного круга вы с Гиллом подметили верно. Правда, Нестор выразился немного неточно: конечно, я не плавал под Трою, но это события из моей молодости — Троя, война, Елена…
— А какая она была, Елена? — тихо спросил Майон.
— Она была прекрасна, — сказал Тезей. — Наверно, самая красивая на свете. Когда я встретил ее впервые, она расцветала, только что расцветала. Почему–то принято считать, что самый унылый и непривлекательный цвет на свете — серый. Но у нее были знаменитые спартанские серые глаза. Я не буду искать сравнений, вы, поэты, делаете это лучше, у вас великолепно получается. То, что я могу вспомнить, вернее, то, что я никогда не забывал, невозможно перелить в слова и строчки: загородная дорога, храпящие лошади и эти серые глаза — как отражение хмурого неба. Или небо отражение этих глаз, это, наверное, все равно…
— Почему же ты не поехал в Спарту, когда ее выдавали замуж?
— Ты переходишь сразу к этому? Интересно, почему ты обходишь разрушение Афин? Из деликатности не смеешь упрекнуть царя в былом безрассудстве, вызвавшем войну? Майон, мне давным–давно уже не доставляет удовольствия, когда меня боятся или льстят.
— Не знаю, — сказал Майон. — Мне совершенно непонятно, почему спартанцы пошли войной, честно говоря. В конце концов ты хотел жениться на ней, хотя и избрал не самый традиционный путь. Неужели Тиндарей этого не понимал? Не настолько уж было убого тогда наше царство, чтобы оказаться абсолютно неподходящим местом для дочери царя Спарты. И еще: я могу ошибаться, но, мне кажется, женщину невозможно похитить, если она не хочет. Почему же ты, царь, все–таки не отправился в Спарту на состязание женихов?
— Ты знаешь, что такое разочарование?
— Думаю, да, — сказал Майон.
— А я думаю, что только понаслышке, — сказал Тезей. — Это очень страшно и тяжело — разочароваться в друге, в идеалах, в деле, женщине. Еще и потому, что человек сам вопреки фактам и подсказкам окружающих изо всех сил пытается не допустить краха своих иллюзий.
— Выходит, ты…
— Это было трудно, но необходимо, — сказал Тезей. — Понять, что Елена всего лишь Красота. Воплощение красоты, не обремененное более ничем любовью, умом, добром, способностью сопереживать и сострадать. И человек, если только он не совершенно туп, вынужден сообразить, что нельзя связывать жизнь с женщиной, подобной Елене. Красота сама по себе еще ничего не означает. И уж, безусловно, не служит добру.
Не было разницы в возрасте, не было царя и приближенного — все ушло, отодвинулось куда–то, и остались лишь два человека, понимавшие друг друга с полуслова.
«Он по–настоящему любил ее, — подумал Майон. — Когда пришло беспощадное холодное прозрение, он долго не мог опомниться, пустился во вся тяжкая чего стоит одна шальная попытка похитить Персефону, владычицу подземного царства? Может быть, после блистательной победы над Минотавром он бросил искренне любившую его Ариадну как раз из глупой мести всему женскому роду, силясь доказать этим себе и всем, что стал холоден и навсегда закрыт для всяких чувств?»
