Алина Лис - Изнанка гордыни
Умберто Рино оперся крупными, сильными ладонями о стол и поднялся, словно поднимал небо на плечах, подобно легендарным атлантам.
— Хорошо, сеньор Эйстер. Если вы сделаете это, вы получите Франческу.
* * *Под утро я поднялся на ближайшую к воротам башню. Часовой отсалютовал мне мечом. Его лицо показалось знакомым, должно быть нам приходилось стоять рядом на стене, отражая атаку.
— Что там?
— Все спокойно, сеньор. Похоже, штурма в ближайшие часы не будет.
— Отлично! — я подошел к краю, разминая руки. То, что я собирался сделать, пугало даже меня. Однако где-то внутри жила твердая уверенность, что задача по силам.
По-своему изумительное чувство, когда готовишься совершить чудовищную глупость и знаешь, что это именно глупость, но останавливаться нет никакого желания.
В некотором роде это можно назвать высшим проявлением свободы. Я собирался сделать это потому, что мог. И потому, что был готов ответить за любые последствия.
По пальцам словно пробегали короткие электрические разряды, жар поднимался изнутри и расходился по телу. В токе крови бурлила магия, я ощущал ее тяжелую, тягучую сладость каждой клеткой тела.
Я убрал маскировку — для того, что задумано, потребуются все силы. Тень у ног отозвалась беззвучным ворчанием. Еле различимая, чернильно-черная в предрассветной серости.
Нечеловеческая.
В сумерках рдели огни вражеского лагеря, ветер доносил лошадиное ржание. В воздухе стоял дымный запах костров и увядших трав. Рассвет — рубеж, осень — рубеж, а я — Страж. Мы сильны там, где проходят границы. Мы сами — воплощенная граница.
Я снова размял пальцы, как музыкант, готовящийся сыграть на арфе. В последнюю минуту вспомнил о часовом и бросил ему через плечо:
— Лучше уходи.
— Что?
Я поднял руку. Свет, окутывавший ее, переливался всеми оттенками красного и синего с прожилками пронзительного жемчужно-белого перламутра.
— Ты будешь мешать. Уходи. Быстро. Или я могу тебя убить, просто по неосторожности.
Больше я не смотрел в его сторону. Сила рвалась наружу. Я потянулся вперед, к холму и взял первый, робкий аккорд.
Небо над станом противника окрасилось багряным, по периметру лагеря засвистел ветер.
Добавим немного драмы.
Ветер запел, усиливаясь. Пока его задачей было не дать солдатам покинуть обреченный холм.
Теперь огня!
Правой рукой я крепко держал ветер, не давая ему пойти вразнос по окрестным виноградникам. Пальцы левой дрогнули, выплетая частое стаккато.
В небесах полыхнули сухие зарницы и вниз, сначала медленно, затем все быстрее и быстрее закапали сгустки огня. Чистое пламя падало, разбивалось о скалы, палатки, телеги с фуражом. Занялись заросли дрока, верхушка холма светилась в ночи гигантским кострищем. столб дыма уходил в небо — черный и хорошо различимый даже в густых рассветных сумерках.
Слишком долго. Так я буду возиться до завтрашнего утра. Rinforzando.
Пламя взревело, разгораясь от ветра, выжигая все на своем пути. Теперь серое рассветное небо рассекал гигантский огненный столб. За пеленой воздуха бушевал ад. Распускались ослепительно-алые цветы, навстречу им с неба летели кроваво-красные пчелы, и все соединялось в диком крещендо, танце живого огня.
Я стоял пьяный от магии, ощущая себя с ней единым целым. Я был ветром, который вскидывал и крутил телеги, лошадей, людей. Я был пламенем, что глодало почерневший, расплавленный камень. Я был небесами, взиравшими на это в безмолвном равнодушии.
Еще секунду, и меня не стало бы вовсе.
Задохнувшись, я сжал кулаки. Симфония из огня и ветра отозвалась жалобным диссонансом. Diminuendo.
Воздушный кокон сжался, опали огненные замки. Нависшие над холмом тучи дрогнули, на изуродованную пламенем землю пролились потоки прозрачной, исцеляющей воды.
Coda.
Из-за отрогов Аларских гор на северо-востоке медленно, робко карабкалось солнце, словно боясь взглянуть на место, где еще недавно бушевали стихии. От подножия холма начинался ровный слой пепла и сожженного, черного камня. Ни малейшего следа почти тридцатитысячной армии, ни черепов, ни обгорелых осадных машин, ни остатков обозов. Только жирный, угольно-черный пепел.
Не скоро эти склоны снова покроются дроком и оливами.
Слабость ударила, разом лишая сил. Некогда могучее пламя в крови превратилось в едва тлеющие угли. Я пошатнулся и понял, что познал пределы собственного могущества. Они ужасали.
Тяжко опираясь на стену, я повернулся и увидел Умберто Рино. Не знаю, как долго он там стоял, возможно, часовой сразу побежал к нему, стоило мне начать.
Герцог был невероятно бледен, в глазах его я увидел отражение собственной жути.
— Что же, ваше великолепие. Надеюсь, вы не станете отрицать, что свою часть сделки я честно выполнил, — меня хватило, чтобы криво улыбнуться.
Нельзя было давать ему понять, насколько слаб я был сейчас — слабее котенка. Иначе, можно не сомневаться, герцог зарубит меня прямо тут, из ужаса перед тем, чего не мог ни понять, ни осознать.
Только что на его глазах я за час уничтожил армию — чудовищное, невозможное для обычных человеческих магов действие. Только жрецам Черной во время диких камланий, в моменты прикосновений к Хаосу, бывает доступна подобная сила.
— Надеюсь, вы тоже честно выполните вашу часть.
Он кивнул. Руки его тряслись, как у старого пропойцы.
Я понял, что не дойду до собственных покоев. Не будь рядом стены, я бы уже рухнул.
— А сейчас оставьте меня. Мне надо… побыть одному. Велите запереть дверь. И чтобы сюда никто не входил. Любой, кто нарушит этот приказ, лишится жизни.
Когда за ним закрылась дверь, я сполз на холодный камень и бездумно лежал, глядя в белесые осенние небеса. Мертвенная тишина спустилась на башню, не было слышно криков людей, скрипа колес, ржания лошадей. Непосильная усталость не давала провалиться в сон, словно что-то держало меня в мире.
Пустота. Только небо и запах гари.
Тридцать тысяч душ. Проклятье, ради чего? Пары сочных сисек? Ну, или “прекрасных глаз”, как сказал бы лицемер. Стоило ли оно того? И затем ли мне была дарована сила?
Глава 11. Когда сгорают иллюзии
Франческа
Хмурое утро. Небо обложили тучи — тяжелые, серые, как комки грязного теста. В воздухе запах гари.
Осень.
Я смотрю на своего отца, и он отводит взгляд.
Только что он отрекся от меня.
Челядь и солдаты, напротив, даже не смотрят — глазеют. Жадно, словно на выступление заезжих комедиантов. Чтобы запомнить и рассказать потом друзьям и соседям, как оно было.
