Ось МираМедынское золото - Логинов Святослав Владимирович

Раненых наманцев не трогали: их пусть свои вытаскивают, если решимости хватит.

Зевенский маг лежал на циновках в нижнем этаже башни. Знахарки хлопотали вокруг, хотя никаких признаков жизни нельзя было заметить в изувеченном теле. Чёрная, запёкшаяся сажей и кровью кожа, правая рука скрюченная, почти сгоревшая. Слишком много силы вложил чародей в пылающий клинок, и небывало могучее сопротивление встретил его удар. Но оружия маг не выронил, хотя и остался без руки. Саму саблю сёстры тоже вынесли. Зачарованная она или нет – это хозяину видно, но такие вещи на земле валяться не должны. Клинок в разводах окалины, как только что вынутый из горна, простая рукоять, к которой припеклась кожа с ладони. А что втайне скрывается, могут узнать колдуны, а лекаркам это ни к чему.

Ризорх подошёл к зевену, глянул в чёрную маску лица.

– Он дышит?

– Нет. Но покуда жив. Он просто не хочет жить.

Ризорх осторожно коснулся лба зевенского мага. Один глаз у лежащего вытек, между запавшими веками чернела свернувшаяся кровь. Второй глаз заплыл и тоже ничего не видел. Но присутствие чародея умирающий учуял даже сквозь смертное забытьё. Губы дрогнули, и, хотя ни единого звука не просочилось сквозь них, Ризорх отчётливо услышал:

– Зачем? Я должен был умереть там.

– Ты дрался вместе с нами, а мы своих не бросаем.

Ризорх достал звезду, снятую с наманского чародея, положил её на грудь зевену.

– Держи. Это твоё.

– Ты отдаёшь это мне? Медынскую звезду?

Звезда была не медынской, а кабашской работы, только кто различает подобные вещи в наше–то время? Медынские мастера со своими тайнами в прошлом затерялись, и кабашские – там же. Вот помрут Потокм с Ризорхом, которые ещё знают, каково с виду золото кабашское, и всё, что нынешние мастера делать не умеют, будет называться медынским. Уже сейчас по лесным посёлкам детишки, играя в волшебников, колдуют в голос: «Медын–кабаш, кабаш–медын!»

И Ризорх не стал поправлять лежащего, сказал только самое главное:

– Ты взял её с бою, и она должна быть твоей. Немного чести было бы мне: украсть такую вещь. А ты ещё встанешь на ноги и поведёшь своих батыров к славе.

Лежащий разлепил спёкшиеся губы, вдохнул воздух и произнёс единственное слово:

– Уйлюк.

Степные колдуны крепко верят в силу истинного имени и хранят его в тайне, открывая лишь тому, кого чтят наравне с родителями. Никому прежде Уйлюк не называл своего имени.

* * *

Хан Катум очень хотел показать крутость характера и непременно кого–нибудь казнить. Но на этот раз гнев пришлось усмирить; лесовики заступились за своих давних недругов, объявив, что зевены достойны награды, а не наказания. И хотя Катум уже предвкушал, как будет дробить головы уцелевшим и тянуть жилы из умирающего колдуна, но против Ризорха сказать слово он не решился. В ставке Катума ошивалось больше десятка сильных шаманов, но каждый из них был сам по себе, а эти – что деревья в тайге: сплелись корнями и вершинами, и, кроме как огнём, ничем их не разъять.

И вместо редкостного удовольствия – казни боевого мага – пришлось высказывать благоволение и жаловать калеку золотой пайцзой. А против наманских легионов выставлять ещё два слабых рода, повелев им брать пример с зевенов, которые погибли в горной теснине, но не отступили.

По степи слухи разлетаются быстрее ветра, и маги, посланные Катумом в ущелье, знали, что их предшественник выжил благодаря помощи лесных кудесников. Поэтому, когда воины с бунчуками вышли навстречу коннице и пригласили магов в шатёр, где их уже ожидали, степные колебались недолго. Лучше показать себя союзнику, чем погибнуть безвестно. Два джигита с бунчуками встали у шатра, перед которым на этот раз было всего пять бунчуков лесных.

Один из гостей был уже изрядно стар. Такому не под силу носить доспехи и гарцевать среди своего войска. Был колдун наряжен в ватный халат, носил мягкие чувяки и косматую шапку из седого волка. Глаза из–под шапки глядели цепко и настороженно, словно давно убитый волк проснулся и смотрит глазами колдуна.

Второму было лет тридцать, и по виду он ничем не отличался от своих воинов. Его племя явилось из какой–то несусветной дали, языка их никто не понимал, а на торговом дикий шаман мог произнести десяток слов. Однако жить хочется всем, и дикарь тоже пришёл на совет.

Из своих степнякам открылись пятеро: сам Ризорх, которого и без того все знали, Напас, Милон, Бажан и Бурун. Колдуны подбирались по внешности, те, что постарше или выглядят повнушительней. Бессон и Анк тоже были в шатре, стояли, изображая телохранителей. И для степи, и для империи это самое обычное дело, так что никто не заподозрил в двух воинах чародеев.

Долгих слов Ризорх произносить не стал, сразу взялся за дело:

– Мы пригласили вас, мудрые, чтобы вместе решить, что делать дальше. Крепость мы взяли, но снизу подошли новые войска. Людей у нас больше, но магов больше у них, и каковы они в деле – никто не знает. Нападать на нас они вряд ли посмеют, один раз уже попытались и были побиты. Но и нам переть на них, что медведь на охотника, тоже не с руки. Нужно знать, где стоят их силы, все ли одиннадцать оставшихся магов подошли сюда, сколько воинов привели с собой. Значит, нам нужны пластуны, разведчики, колдовские выученики, умеющие скрадывать врага. У нас таких не осталось, дело за вами.

Солгать чужому, даже если он союзник, не грех, но разумная предосторожность. Пластунов в войске оставалось довольно, но сколько можно подвергать их опасности? Среди своих человек двадцать умели понемногу волхвовать. Сил их было недостаточно, чтобы поднять бунчук, но кой–какие умения были. Имелись мастаки прятаться, отводить противнику глаза. Было трое умельцев сверхсилы, что дуб могли в одиночку вывернуть. Когда на весенних игрищах парни силой мерялись, эти трое в стороне стояли, вместе с колдунами. Лучник Кутря стрелу мог послать втрое против любого бойца и бил всегда метко. А других волшебных умений у него не было. Соловко – степенный мужик, до сих пор жалел, что не вышло ему с карлой–мажонком поспорить, кто кого оглушит: карла своим визгом или Соловко свистом. Всех подколдовков берегли; война – дело хитрое, иной раз не только сила или меткость, но и свист молодецкий пригодиться может. Так что пусть на разведку узкоглазые своих посылают. Не всё им нашими руками воевать.

– Не нужны пластуны, – сказал старый шаман, сверкнув из–под волчьей шерсти углями глаз. – Сам узнаю. Вели шатёр убрать, чтобы небо видеть.

Ризорх кивнул, соглашаясь. С первой минуты учуял он в старике чуждую инакость, словно не человек перед ним, а оборотень. Но оборотень подолгу с людьми быть не может, обозначит себя и начнёт убивать направо и налево, пока сам не будет убит. А этот до седой бороды дожил, значит, колдовство его особое и лишь с виду нежитью отдаёт.

Проще всего было бы выйти наружу, но раз колдун просит убрать шатёр, значит, так и надо делать. Маги продолжали сидеть в молчании, пока воины снимали с палатки выскобленные до мягкости лосиные шкуры и сшитые полотняные ширинки, вываренные в покупном оливковом масле, чтобы в дождь не промокало. Последними сняли жердяные опоры. На земле остался расстеленный ковёр и шёлковые подушки, взятые в одной из разбитых усадеб.

Шаман–оборотень ждал. Темнолицый слуга поднёс повелителю орла или, быть может, кречета – люди, живущие в лесу, плохо различают степных птиц. Шаман поднялся, снял с птичьей головы колпачок, впился взглядом в жёлтые немигающие глаза, затем подбросил птицу в воздух. Орёл взялся на крыло и быстро начал набирать высоту. Старик уселся на подушки и закрыл лицо ладонями. Вместе с ним остальные сидящие колдуны увидели мир глазами летящей птицы. Ущелье с полуразрушенной стеной, распахнутыми воротами и единственной уцелевшей башней косо вздыбилось и провалилось вниз. Гладкая лента дороги, перекрытая спешно сооружёнными баррикадами имперцев. Оттуда кто–то кинул в орла пилум – метательное копьё. Не достал, хотя обычные копья и вполовину так не летают. Не иначе, кто–то из подколдовков старался, должны же они и с той стороны быть.