Янина Жураковская - Хранители времени
— Вихорь, пойдём домоой! — в который раз заныла Динка. — Я устала, ножки болят! Ну её, образину кошкоглазую, пойдём!..
— Невежливо так о старших говорить, девочка, — укоризненно произнес незнакомый голос. Дети обернулись, и Динка, пискнув, как задавленная мышь, попыталась броситься наутёк, но Вихря крепко сжал её руку. Ведьмарка стояла совсем близко, без злости, спокойно, глядя на них, страшные жёлтые глаза слегка светились в сумерках. Из-под черной куртки виднелась железная рубаха, сплетенная из мелких колечек, какие дядька Мифрон делал для заезжих купцов — кольчуга. Меч на спине, зловещего вида топор на поясе, а в руке… "Да откуда кочерга! — одернул себя Вихря. — Како-нито оружье ведьмарье, токмо видом с кочергой схоже". — Что вы здесь делаете? Ступайте-ка домой, ваши родители, должно быть, уже с ума схо… — она запнулась, — волнуются.
— Мамка вам снести велела, — Вихря храбро сунул ведьмарке материнскую цепочку. Та удивленно взяла. — Сказала, что ей без надобности, а вам для чево-нить сгодится.
— Спасибо, — ведьмарка повертела цепочку в руках. — А теперь бегите. Темно уже.
Дважды повторять ей не пришлось. Не отпуская Динкиной ладошки, Вихря пошёл прочь, медленно, по-взрослому, и только свернув за угол, дал волю ногам.
~ ~ ~
Июльские, или знеевские, как здесь говорят, ночи и без того светлы, а с ведьмачьим зрением и полной луной, висящей в небе, видела я не хуже чем днем. Было тихо, как может быть тихо в деревне ночью: хор сверчков выводил замысловатую песнь, шелестели на ветру вишни и яблони, где-то неподалёку, взлаивая, жаловался на собачью жизнь "живой замок", из соседнего двора слышался приглушенный мявк дерущихся котов. В домах люди говорили и молчали, ссорились и мирились, ели и пили, дрались, орали пьяные песни, гоняли кошку за разбитый кувшин, а я кладбищенским призраком брела по пустынной улице, поглядывая на светящиеся окна и чувствуя себя так, словно проглотила что-то склизкое и извивающееся. Осьминога, например.
Как говорил великий Хичкок, "страшен не выстрел, а его ожидание".
Где-то неподалёку ходил дозором Идио, стребовавший с меня честное хранительское звать его в случае чего ("Не стесняйся, кричи… ну, если сможешь, конечно"). За надёжными стенами и железными засовами протаптывал половицы братик, сотрясая воздух оборотами из непереводимого русского фольклора. А внутренний голос поддерживал меня — в своей особой, я бы даже сказала, неповторимой манере.
"Мы умрём, мы умрё-ё-ём! — протяжный всхлип растрогал бы даже фонарный столб, но ведьмачье сердце огня не боится и коронарного шунтирования тоже. — Мы не увидим рассвета! Зачем мы только в это влезли? Мы всего лишь (хлюп) неудавшиеся медики и недоученные (хлюп) юристы, но никак не ведьмаки, нас любая нежить может…"
"Мочь-то она может, да кто ж ей даст? — с олимпийским спокойствием возразила я. — Пусть только сунется, люлей навешаю и по загривку настучу! Ведьмаки мы или где?!"
И демонстративно помахала кочергой.
Да! То была самая обычная кочерга, которую "госпожа ведьмарка" и некий оборотень нагло умыкну… э-э-э, временно экспроприировали из корчемного камина. Меч мечом, и секира секирой, но в руках непрофессионального воина (в смысле, домохозяйки) кочерга — страшное оружие. Страшнее её только сковородка (удобная ручка, ударная поверхность — класс!), но ведьмаку как-то не по чину бродить по деревне с чугунной сковородой наперевес. Вот с кочергой — пожалуйста. Стоит только повертеть её в руке, и все сразу перестают на тебя пялиться, делать вид, что не пялятся, и прожигать взглядом.
Я мельком глянула на часы. Без двадцати десять.
— Однако, невежливо заставлять гостей ждать, — вслух заметила я. — Где эти беси, чтоб их всех вперехлёст через кремлёвскую сте…
Звезда ощутимо тюкнула меня в грудь, и все звуки умерли. В воздухе повисла такая тишина, что на миг показалось, что я внезапно оглохла. В лицо дохнуло арктическим холодом, вдоль заборов заклубился туман, создавая антураж таинственности… И протяжный вибрирующий вопль расколол тишину. Он проникал во все углы и закоулки, просачивался сквозь любые стены, тонким сверлом ввинчивался в голову, заставляя собак заходиться в лае, спящих людей с криками ужаса пробуждаться, а бодрствующих — зажимать руками уши, в попытке хоть как-то ослабить акустическую атаку. Даже я, заслуженный мастер спорта по всем видам дикого ора, слегка втянула голову в плечи.
"Баньши, — услужливо подсказала память, с недавних пор битком набитая сведениями о самых разных тварях и их повадках. — Болотная, вряд ли пустошная. У тех крик пронзительнее, но тональность другая".
И тут же на вопль баньши болотной с противоположного конца деревни отозвалась баньши пустошная. Её тоскливый крик, начавшись с пронзительно высокой ноты, становился всё ниже и ниже, пока не превратился в грозное басовитое рычание, от которого задребезжали стёкла, а у меня в груди что-то противно сжалось. Но то была уже не баньши, голос подавал один из представителей семейства кошачьих — мантикор. Вслед за ним оборотень тоскливо завыл на луну, торжествующе взвизгнули гарпии, душераздирающий хохот гремлина наждаком прошелся по нервам, мощный оглушительный рёв и хлопанье огромных крыльев возвестили о прибытии дракона. Голоса всё новых чудищ вплетались в общий хор, творя настоящую симфонию кошмара, перед которой меркли и "Улицы Вязов", и «Чужие», и "Техасская резня бензопилой", и даже "Нападение помидоров-убийц".
Шуршание чьего-то огромного тела и зловещее шипение за спиной заставили меня крутануться на сто восемьдесят градусов, и только потом сообразить, что оглядываться на василиска, когда рядом нет воздушной поддержки в виде феникса, не слишком-то разумно. К счастью, улица была совершенно пуста. Всхлипы внутреннего голоса сменились тихим скулёжем… и, так же внезапно как началась, адская какофония прекратилась, оставив сколько-то там людей и одного оборотня оглушенными (хотя насчёт оборотня уверенности не было, он всё-таки уже пообтёрся, охранительствовался, так сказать) и двух Хранителей в полном восторге. Двух — потому что Саша не мог не оценить виртуозно подобранный материал и выдающееся исполнение, а Яна, хоть и ткнув пальцем в небо, оказалась права: без колдуна в этом деле не обошлось. Только колдуну и под силу было устроить подобную феерию воплей, криков и стонов.
Я ещё раз оглянулась. Улица была пуста, ветер стих, последние клочья колдовского тумана растворялись в воздухе. Собаки молчали, словно кирпичом пришибленные, луна недобро улыбалась, кутаясь в тёмно-фиолетовые облака, как королева в соболью накидку. Звезда по-прежнему молчала, но мне вдруг стало не по себе. Странное чувство — как репейная колючка, маленькое, а не отбросишь. Внутренний голос прекратил ныть и стал настойчиво советовать пойти поискать друга-оборотня или вернуться в корчму, а когда из-за угла послышались шаркающие шаги, панических ноток в нём заметно прибавилось.
