Мэри Филлипс - Игры богов
— Зачем мне это нужно? — спросил Аполлон.
Эрос озадаченно потер лоб и произнес:
— Как жаль, что я знаю ответ на этот вопрос.
— Не понимаю, о чем ты, — заявил Аполлон, — ведь я ничего такого не делал.
Эрос, до того тихо сидевший на своем месте, беспокойно повел плечами, его глаза забегали.
— Так что это за ответ? — проговорил Аполлон.
Помолчав несколько секунд, Эрос спросил:
— Ты хотел, чтобы Элис умерла?
— Да, — признался Аполлон. — Но это еще ни о чем не говорит.
— А почему ты желал ее смерти?
— Потому что я любил ее, а она меня нет.
— Я боялся, что причина именно в этом, — сказал Эрос, отложив блокнот и ручку. — А теперь тебе… тошно?
— Да.
Эрос сделал глотательное движение:
— Тебя не отпускает тревога?
— Да.
— У тебя потеют ладони?
— Да, а что?
Эрос вытер руки о брюки:
— Тебя все время как будто что-то грызет изнутри?
— Точно.
— Тебя не отпускает сожаление, что ты не сделал все иначе?
— Я и так все делал иначе. Но, в общем-то, да.
— Одна половина твоей души хочет все исправить, а вторая — спрятаться где-нибудь и все отрицать?
— Эрос, ты что, научился читать чужие мысли? Ты никогда не умел этого делать.
— Дело не в этом, — ответил Эрос. — В отличие от тебя я знаю, что такое чувство вины. Если ты хочешь стать христианином, тебе придется научиться этому.
— Чувство вины? Ну да, наверное, — медленно кивнул Аполлон. — Так значит, ты считаешь, что меня мучает чувство вины?
— Почти наверняка — если ты считаешь себя в каком-то смысле ответственным за смерть Элис.
— Но при чем здесь я? — возмутился Аполлон. — Ее убил Зевс.
— Можно нести ответственность и за чужие проступки, — заметил Эрос.
Казалось, он забыл о присутствии Аполлона — его взгляд не отрывался от грязного окна.
— Но предположим, что ты прав, — произнес Аполлон, которому не хотелось терять источник сочувствия, — Допустим, я чувствую себя виноватым — и неважно, виноват я на самом деле или нет. Как я могу избавиться от этого чувства?
— Хороший вопрос, — повернулся к нему Эрос. — Если бы ты был добрым христианином, то мог бы покаяться в своих грехах и молить о прощении.
— И мне бы это помогло?
— Наверное.
— Прощение от несуществующего бога избавляет от чувства вины?
— Только если ты веришь в него, — сказал Эрос. — Именно это я уже много лет пытаюсь втолковать вам всем. Вера — это очень мощная штука. Смертных вера делает совсем другими — другими становятся их поступки, их чувства…
Понимая, что сейчас последует длинная проповедь, Аполлон прервал Эроса:
— Значит, если ты не веришь в этого бога, ничего не выйдет?
— К сожалению, нет.
— Так что же делать?
— Вообще-то выбор есть, — произнес Эрос. — Ты можешь позволить чувству вины подобно нестерпимым адским мукам пылать в тебе до тех пор, пока оно не сожжет тебя дотла. Я всегда считал, что именно отсюда происходит представление об аде. А можно извиниться перед человеком, которому ты причинил зло, и попытаться заслужить его прощение.
— Но Элис мертва. Как я могу извиниться перед ней?
— Но ведь она не единственная пострадала от этой смерти, — заметил Эрос. — Ты можешь извиниться перед ее друзьями, близкими…
— Точно! И тогда чувство вины уйдет? — спросил Аполлон.
— Вот именно.
— Тогда почему все не извиняются перед всеми постоянно?
Эрос закинул ногу за ногу, но потом вновь поставил ее на пол.
— Я думаю, чтобы извиниться, нужна смелость, — сказал он. — Ведь в этом случае придется открыто признать свою вину и принять возможные последствия, какими бы они ни были. Иногда проще продолжать жить с чувством вины. А еще…
Не дождавшись продолжения, Аполлон спросил:
— Ну что еще?
— Ты о чем?
— Не знаю, я думал, ты хочешь сказать что-то еще.
— Да нет. — Эрос взял блокнот с ручкой и встал. — Ты об этом хотел со мной поговорить?
— Наверное… — протянул Аполлон.
— Что ж, я надеюсь, тебе стало легче. К сожалению, мне уже пора. Я забыл кое-что сделать в церкви.
Когда Эрос выходил из комнаты, Аполлон заметил, что крылышки под свитером его кузена дергаются от нестерпимого желания умчаться подальше от этой комнаты.
29
Каждый раз, когда Нил вспоминал о встрече с Артемидой, его нестойкое душевное равновесие вновь нарушалось. Его беспокоило, что Артемида по-настоящему верила в то, что говорила. Ее полная уверенность в том, что Элис по-прежнему существует в другой форме и в другом месте и что он может каким-то образом попасть туда, действовала Нилу на нервы. Он начал сомневаться в том, что Элис больше нет — а ведь ему не нужны были никакие сомнения. Сомнения заставляли его надеяться, а надежда переносится тяжелее, чем отчаяние: когда ты надеешься, тебе есть что терять.
Он решил, что встреча с Артемидой должна стать для него толчком, который заставит его все пережить и двигаться дальше. Слова «Все пережить и двигаться дальше» стояли у него перед глазами, словно плакат. Он сходил в супермаркет, позвонил в офис и сказал, что со следующей недели выходит на работу, а также вычистил свою квартиру так, как это сделала бы Элис, — хотя уборка и переполняла его нестерпимой болью, напоминая о ее смерти. Лишь одно Нил так и не смог сделать — сменить постельное белье, на котором спала Элис. Он знал, что рано или поздно ему все равно придется это сделать, но пока он не был к этому готов.
Когда он закладывал вещи в машинку, в дверь позвонили. Первой мыслью Нила было не открывать: сейчас он никого не хотел видеть. Но поступить так означало пойти против принципа «Все пережить и двигаться дальше». Он бросил белье на пол и уже двинулся к двери, когда звонок прозвучал во второй раз — слишком долгий, слишком навязчивый…
— Иду! — крикнул Нил.
Сняв ключи с крючка у двери, он вышел в холодный общий коридор и тут же пожалел, что не надел свитер. Сквозь полупрозрачное стекло двери он увидел, что гость поднимает руку, чтобы позвонить в третий раз. Нил подскочил к двери и открыл ее еще до того, как это случилось. Гость с небывало робким для него видом опустил руку.
— Что тебе нужно? — спросил Нил.
— Привет, — произнес Аполлон.
— Как ты узнал, где я живу?
— Мне сказал Гермес.
— Гермес? Но ведь он…
Нил чуть было не сказал «на моей стороне», но остановился, сраженный другой мыслью: откуда Гермес узнал, где он живет? Когда он спросил об этом Аполлона, тот ответил:
— Это его работа.
— Его работа?
