Владимир Колосов - Вурди
Ай-я зевнула.
Давно уж не было такой вьюжной зимы.
Вьюжной. Снежной. То не по-зимнему теплой, с бурными оттепелями. То наоборот — озверевшей от холода. Кусачей, и не то чтобы кусачей (очень даже приятно, когда легкий морозец хватает тебя за щеки), а вцепляющейся мертвой хваткой — в губы, щеки, лицо, руки, ноги, плечи, живот, — тут уж и кроличьи шубки не подмога — лучше сиди дома, не высовывайся: прихлебывай себе горячий отвар из собранных летом трав, поглядывай в окошко, присматривай за пышущей жаром печкой, жди с лесного обхода Гвирнуса да рассказывай детям сказки. «Лет этак двадцать, и буду я один к одному Гергамора — нос крючком, лицо сморчком, — улыбнулась про себя Ай-я. — Вот только про зубы не знаю — сколько лет прошло, а все как у молодухи. Видать, доля такая у вурди — зубастая — никуда от нее не денешься. А впрочем… Ведь Гвирнус-то жив. Не тронула я его. Сберегла. Да и как же иначе. Сама мужа себе выбрала. Сама выбрала — сама и терпи». — Ай-я снова улыбнулась, подперла голову рукой.
— Тсс… Спите. Мало ли кто там бродит…
«А ведь и впрямь волки», — тревожно подумала Ай-я. И не один. Стая. С чего бы это? Чуть не под окнами? Рядом с людьми? (У-у-у! громко-то как!) Голод в лесу. Вот и пришли. Зверья нынче почти не видать. Не то что прошлый год. И позапрошлый. Попробуй-ка упомни, да только вроде и не было такого-то. Здесь. На новом месте… Ай-я вздохнула. Взглянула на спящих детей. Потом в темное окошко. Да и какое оно новое? Теперь-то, десять лет спустя? Когда-то — да, поляна как поляна, вокруг березы да малинник — в самый раз ведмедевы места. Ай-е поначалу все равно было — ни жива ни мертва лежала, уж и не вспомнить, как добралась. Ни о чем и думать не могла, кроме как о потерянном ребенке. Потом только, на третий день (Гвирнус уж и землянку для начала выкопал), очнулась, на малинник ему указала. Мол, что ж ты, сам не видел, что ли? Жди теперь ведмедя. А ну как дети у нас будут… По глупости сказала. Видать, не соображала еще толком. Вздрогнул он тогда. Как-то нехорошо вздрогнул. Всем телом. На нее посмотрел (пристально так). Глаза тоже нехорошие, чужие. До этого-то ни слова про потерянного ребенка не сказал, вроде как сам в душе винился, что жену не уберег. А тут… (Ай-я вздохнула) и слов не надо было — будто высек. Потом усмехнулся (тоже недобро), под руку взял, буркнул что-то, она с расстройства еле разобрала: мол, повытаскаю я тебе эту малину, да тут же и ушел. В лес. Даже ножа охотничьего не взял. Даже не обернулся. Плечи сгорбленные, идет, чуть не о каждую кочку спотыкается. Ай-я его таким и не видела. Жалкий какой-то. Чужой. Скрылся в перелеске, она и подумала — навсегда.
2Меньше чем через год родился Раинус.
Тут уж Гвирнус не оплошал. Еще по осени, как ясно стало насчет живота, в старый Поселок наведался. Ох как не хотелось ему ее одну оставлять! Но делать нечего — бежали-то налегке, один нож охотничий и был. А как же на пустом месте да с одним ножом? Хотела было Ай-я про то, что нож-то и не нож вовсе, рассказать, но тут же и одумалась. Выбросит. Не посмотрит, что за всю свою жизнь с этаким ножом ни одной царапинки не имел. Ушел, а нож ей оставил. На всякий случай. Так что пока ждала, изволновалась вся. Плохо безоружному в лесу. Ну да ничего. Обошлось.
Воротился с огромным мешком. На шкурки выменял. Лисьи, беличьи. Даже норка была. Инструмент принес, материалу всякого, иголки, нитки, посуду… Много чего. Непонятно, как и донес. Помнится, пошутила она тогда: мол, во дурной, сколько повелителей в дом натащил. А он посерьезнел сразу, насупился, нет, говорит, я с этим мешком к Гергаморе заходил. Она, старая карга, как их на чистую воду вывести, знает. «Вывела?» «А то как же, — отвечает, — двое их там было. Одного я вроде встречал. Рябой такой. У него еще уши оттопыренные. Коли б не старуха — прибил бы дурака». «А второй?» «Второго не знаю. Худющий, как жердь. Волком смотрит. Я, глядючи на него, Хромоножку вспомнил. Тот не так смотрел. Чего, говорю, уставился, не нужен ты мне. А он губы надул, мол, доброе дело сделать хотел. То бишь за мной увязаться. У меня что, медом намазано, что ко мне повелители липнут? Спросил я его, а он еще пуще разобиделся. Плеваться, дурак, начал. Ну я ему доброе дело и показал!» «Ударил?» — спросила тогда Ай-я. «Нет, только за ухо взял и к печке. Думал, дай-ка отогрею немного…» «Ну?» «Что „ну“? Визжал дурак. Я его и пожалел…»
Смешной.
Гвирнус. Муж.
Рассказывал еще, хорошо его в Поселке приняли. Винились (хотя и не все). Обратно звали. Только зачем? Чтобы опять косились, случись что? Да и не жизнь там — маета. Многие еще летом от хвори поумирали. А которые остались — в страхе: ужас, сколько людей среди бела дня запропало. Ночью из дома и вовсе никто носа не кажет. Пугливые. Каждого куста боятся. Даже охотники. Дуб возле старого дома срубили. Так-то. Рассказывал, а сам все в сторону смотрел, чтобы она, значит, глаз его не видела. Небось и звали-то его одного. А уж про нее наговорили одному лесу ведомо что. Только ясно — ничего хорошего. Иначе зачем глаза отводить?
В общем, она — за шитье. А он за дом принялся. Не в землянке же, говорит, рожать. К зиме уж и крышу положил. Хороший дом. Добрый. Будто всю жизнь плотничал. Хорошо, не заметил, как по ночам «бездельник» повелитель бревнышки ровнял…
А потом пришла весна. Первая их на новом месте. Очень ранняя, очень теплая. Хорошая весна. Живот уж совсем большим стал. Только тяжести Ай-я не чувствовала. Не то что с первым. Гвирнус как-то поглядел на ее живот, огладил ласково и… больше на охоту не ходил. Прилип что репей. Ай-я к ручью умываться — Гвирнус за ней. Ай-я к печке (сам клал, угарная печка-то) — Гвирнус тут как тут. Мол, управлюсь и без тебя, на лавке сиди. Ай-я куда-нибудь в сторонку (мало ли у нее женских дел) — он уж неподалеку. Стоит. Караулит. А коли долго обратно нет, так еще и покрикивает то и дело: скоро ли, что, мол, застряла, вот ужо подойду, с твоими женскими делами разберусь… Разборщик! Заботливый стал — ужас! С первым-то, пропавшим, такого не было. А здесь… Чуть только скажет Ай-я, что шевелится, что ножкой вроде ударил, его уж трясет. Подойдет, ухо к животу приложит, слушает. Да, говорит, живой. Не сразу она догадалась, что в голове у него было. Под самые роды и дошло: думал он, первый-то мертвым родился. А она, Ай-я, не в себе была, мертвого-то и запрятала. Так-то. Потом уж придумала будто живой. Будто пропал, пока она в беспамятстве лежала…
А родила легко. Даже испугаться не успела. Только подол задрала, на корточки села — около ручья все и произошло. Зря Гвирнус старался, дом ставил. Видно, судьба у вурди такая — в лесу рожать. Он рядом стоял. Руки дрожат. Улыбка на губах, Ай-я такой глупой и не видела. Она тужится, и он стоит — бледный, надутый, все равно что гриб дождевик. Хотел было в дом тащить, да она не дала. Вспотел весь. Голый (рубаху полоскал). Дрожит. Холодно все-таки — весна. А пот в три ручья. Глаза грустные. Больные. Как у собаки. И не поймешь, кто рожает. Ему вроде как больно. A ей бы кричать, так ведь не чувствует почти ничего. Раз, другой прихватило, да разве ж это боль? Она вроде как сосредоточится, руки внизу (чтоб подхватить, значит), и ну коленки разводить, туда-сюда, опять же тужится, чтобы дите вылезло, а сама нет-нет да и взглянет на мужа. Взглянет да прыснет. Опять взглянет — еще пуще смех разбирает. Потом уж, после родов, три дня надутый ходил: мол, обсмеяла его, но поначалу-то не обижался. Забыл про обиду. Как ребенок пошел, головка полезла, так аж и позеленел. Тут и Ай-е не до него стало. И смеяться и плакать хочется. И в голове все ходуном. И ребенок — вот он — маленький, красный какой-то, ручонки пухлые, кривые. Весь склизкий, будто медовухой его полили или еще невесть чем. И ведь не боялась вовсе, что лохматый или еще какой, то бишь не человек вовсе вылезет. В первый-то раз боялась. Еще как! Может, потому без мужа и родила. А тут уверена была — не может такого быть, чтоб не человек. Как ручки, ножки увидела, так сердце и захолонуло — он! Человек. Будто крылья выросли. Вроде радость, а слезы из глаз в три ручья. Пуповинку-то уж Гвирнус обрезал. Охотничьим своим ножом. Так что без повелителя не обошлось. Ну да Ай-я этого и не помнит вовсе. Как в тумане все было. Помнится, ногу свело, чуть не упала. Спасибо Гвирнусу, поддержал. Помнится, бормотал он все. Удивленно так:
