Роберт Говард - МОЛЧАНИЕ ИДОЛА. Сага заброшенных храмов
Степа превратилась в груду щебня и булыжников. Харрисон ощупывал сломанную руку.
— Где Хода-хан? — закричала Джоэн, начиная приходить в себя.
— Я поищу его. — Харрисон боялся найти не Хода-хана, а то, что от него осталось. — Его сдуло со стены, как соломинку ветром.
Он обнаружил афганца у стального забора. Хода-хан стоял, неестественно приплюснутый к стальной поверхности. Харрисон ощупал его переломанные кости — Хода-хан еще дышал. Джоэн, спотыкаясь, добрела до них, упала перед Хода-ханом на колени и зарыдала.
— Он — не такой, как мы, люди цивилизации! — Слезы струились по ее измученному лицу. — Афганца убить невозможно! Если доставить его сейчас в больницу, он будет жить! Слышишь? — она схватила Харрисона за руку. Где-то вдалеке гудела моторная лодка. Наверняка, это был полицейский катер, приплывший на грохот взрыва.
Джоэн разорвала на себе остатки одежды, чтобы остановить кровь из ран Хода-хана. Внезапно произошло чудо: опухшие губы афганца зашевелились. Харрисон нагнулся к нему и уловил обрывки слов: «Проклятие Аллаха… монгольская собака… свиное мясо — мой иззат».
— Не беспокойся больше за свой иззат, — с усмешкой оглянувшись на груду развалин, под которыми остались навсегда монгольские преступники, сказал детектив. — После сегодняшней ночи тебе не надо идти в суд — несмотря на всех монголов на свете.
Сокровища Тартара
Не простая горячность заставила Кирби О'Доннелла ввязаться в эту драку, на которую он так неожиданно наткнулся в вечернем сумраке. В этой аллее запретного Шахразара было слишком темно для того, чтобы опрометчиво вступать в уличную схватку, а кроме того, О'Доннелл, при всей своей ирландской любви к потасовкам, вовсе не был расположен бездумно рисковать достижением своей тайной цели.
Однако мелькнувшее перед глазами бородатое лицо, покрытое шрамами, заставило его забыть обо всем на свете; его захлестнула волна ярости. Он действовал, повинуясь инстинкту.
О'Доннелл с кинжалом в руке впрыгнул в самую гущу дерущихся, слабо освещенную отдаленным фонарем. Он сразу понял, что дерутся трое или четверо против одного, однако все его внимание сосредоточилось на одном высоком здоровом человеке, чья фигура смутно вырисовывалась в полумраке. Длинное узкое лезвие его кинжала вонзилось в эту фигуру, пробило одежду, высокий человек взвизгнул от боли. Что-то ударило О'Доннелла по голове — то ли ружейный приклад, то ли дубинка, он повернулся и сцепился с кем-то, кого даже не успел разглядеть.
Его рука схватила цепочку, висевшую на бычьей шее, и он рванул ее на себя, одновременно выбросив вперед руку с кинжалом. Удар кинжала распорол одежду, кожу и мышцы живота противника. У жертвы вырвался крик, и кровь залила руку О'Доннелла.
Тело противника обмякло и свалилось на землю. Американец увидел перед собой удалявшееся широкое бородатое лицо отходящего в иной мир человека, но это было не то лицо, которое заставило его ввязаться в драку. В следующее мгновение он отпрыгнул от умиравшего и ударил сплеча прямо перед собой по расплывчатому силуэту. Еще несколько секунд звенела сталь, потом несколько человек побежали прочь по темной аллее. О'Доннелл, у которого кровь стучала в висках от ярости, распаленный жаркой схваткой, споткнулся о скорчившееся на земле тело и растянулся во весь рост рядом с ним. Он поднялся, бормоча проклятия, и увидел рядом с собой высокого человека с длинной изогнутой саблей в руке. Незнакомец часто и тяжело дышал, рядом с ним на земле лежали три бездыханных тела.
— Пошли отсюда, мой друг, кто бы ты ни был! — выдохнул по-туркменски высокий незнакомец. — Они сбежали, но они вернутся и приведут с собой других. Пошли отсюда!
О'Доннелл не ответил. Принимая на время дружбу с туркменом, которого послал ему случай, он последовал за этим высоким человеком, уверенно побежавшим по аллее, будто все здесь было ему знакомо. Молча они нырнули под какую-то низкую темную арку. За нею сплетение аллей внезапно обрывалось, и открывалась широкая площадь, слабо освещенная светом нескольких небольших костров, вокруг которых беседовали и пили чай люди в тюрбанах. Тяжелый запах потных, немытых человеческих тел смешивался с запахом коней и верблюдов. Никто не обращал внимания на двоих людей, молча стоявших в тени грязной обшарпанной стены.
О'Доннелл взглянул на своего спутника. Это был высокий стройный человек с тонкими чертами и смуглым лицом. Под запачканным грязью и забрызганным кровью халатом виднелись сапоги наездника с серебряными шпорами. Тюрбан сбился набок, а рукоятка сабли, которую незнакомец успел вложить в ножны, была в крови.
О'Доннелл спокойно встретил пристальный взгляд черных глаз, внимательно осмотревших американца с головы до ног. Он даже не вздрогнул. Его обманчивая внешность и одежда много раз подвергались испытаниям, и он не сомневался в том, что они его не подведут и на этот раз.
Американец был человеком среднего роста, хорошо сложенным, с широкими плечами и выпуклыми мышцами, которые придавали ему невероятную для его роста силу. Его железные мускулы и стальные нервы сочетались с какой-то звериной координацией движений. Его нервная энергия била через край, и когда ему случалось драться, он прямо-таки впадал в бешенство. Кинжал, обычно висевший на его поясе, и сабля были словно продолжением его рук.
Он носил свои курдские башмаки, жилет и халат так, словно был рожден именно для этой одежды. Тонкие черты его лица были обожжены солнцем, и поэтому лицо его казалось почти таким же смуглым, как лицо его спутника.
— Назови мне свое имя, — произнес тот. — Я обязан тебе жизнью.
— Я курд, меня зовут Али эль-Гази, — ответил О'Доннелл.
В глазах туркмена не мелькнуло ни тени подозрения. Из-под арабской шапочки на него смотрели лучистые голубые глаза О'Доннелла, но голубые глаза встречались среди воинов в иранских холмах.
Туркмен слегка коснулся рукоятки сабли О'Доннелла в форме головы ястреба.
— Я не забуду этого, — пообещал он. — Если мы вновь встретимся, я узнаю тебя. А сейчас нам лучше разойтись отсюда в разные стороны. Те люди с ножами будут искать меня — и тебя тоже, в этом можно не сомневаться, теперь ты их враг, они не простят того, что ты помог мне.
И он исчез, скользнув тенью мимо верблюдов и тюков с поклажей.
О'Доннелл постоял еще несколько мгновений молча, прислушиваясь к тишине аллей за спиной и вообще к вечерним звукам вокруг. Где-то вдалеке тонкий дрожащий голос выводил протяжную песню родной земли. Откуда-то еще доносились вопли, подобные кошачьим, — там разгоралась ссора. О'Доннелл глубоко и удовлетворенно вздохнул. Кровь в его жилах еще не перестала бушевать после недавней схватки. Сейчас он был в самом сердце Востока, того самого Востока, который однажды раз и навсегда завладел его душой, заставив забыть о родине и распрощаться с родным народом.
