Рэй Карсон - Книга шипов и огня
Косме будит нас поздно.
— Они передвигаются рано утром, боятся жары, — объясняет она. — Раз мы так близко, надо оставаться на месте до полудня.
По-моему, ожидание более невыносимо, чем переходы. Когда я шагаю, мне есть чем занять голову. Например, можно думать о том, куда ставить ногу или как ужасно болят плечи. Мы скрываемся в относительном комфорте, напоминаю я себе, чтобы подбодриться. В итоге я не знаю, рада я или нет, когда мы наконец взваливаем на себя наши рюкзаки и следуем за Умберто прочь из пещеры, в темноту Сьерра Сангре.
Божественный камень становится еще холоднее. Я внимательно слежу за этим ощущением, потому что боюсь не отреагировать на какое-нибудь незначительное изменение, которое будет означать сигнал тревоги. Мой живот и все мышцы напрягаются. Когда Косме командует располагаться на привал, меня трясет от озноба.
Мы укрываемся в сосновой роще. Я дважды роняю спальник, пытаясь расстелить его на одеяле из сосновых иголок.
— Элиза? — слышится взволнованный голос Умберто. — Ты вся дрожишь.
Я киваю и делаю судорожный вдох:
— Холодно тут.
Он прикасается к моей щеке, и я окунаюсь в его тепло.
— Боже! Элиза, у тебя ледяная кожа!
Он бежит к своему рюкзаку и вытряхивает оттуда огниво.
— Что ты делаешь? — спрашивает Косме, когда он пробегает мимо нее вниз, держа в руках кремень и огниво.
— Нам нужен огонь, быстро, пока не село солнце.
— Нет!
— Нам надо согреть Элизу!
Косме поворачивается ко мне.
— Это из-за Божественного камня?
Я киваю.
— Кто-то приближается? — спрашивает Белен.
— Я… я не знаю. Вряд ли. Просто становится холоднее. По мере того как мы приближаемся.
Косме закрывает глаза и трет переносицу.
— Так. Что, если она не может приблизиться к армии?
Остальные смотрят на меня с тревогой. Даже сквозь мою ледяную лихорадку я могу прочесть мысль, которая крутится у них в головах. Что, если мы протащили ее весь этот путь впустую?
— Огонь почти готов, — говорит Умберто. — Еще секунду.
Мы зашли так далеко. Меня наполняет ужасом мысль о возвращении в деревню без результата. А сейчас мои товарищи рискуют быть обнаруженными, только чтобы согреть меня.
Я кладу пальцы на Божественный камень. Его холод просачивается сквозь одежду. «Господи, — молюсь я мысленно. — Что я должна делать?» Как всегда, камень отзывается вибрирующим покоем. Мой живот начинает согреваться.
— Умберто! — шикаю я. — Погаси огонь!
Я закрываю глаза и улыбаюсь. «Спасибо, Господи. Если я должна молиться всю ночь и весь следующий день, я это сделаю». Тепло расползается по телу, от спины к рукам. Я слышу хруст ломающихся веток, это Умберто затаптывает костер.
Я смотрю на них, чувствуя себя расслабленно и растерянно.
— Я должна молиться, — объясняю я им. — Пусть каждый из вас будит меня, заступая на дежурство, чтобы я могла согреться.
Умберто снова кладет ладонь на мою щеку, словно только затем, чтобы проверить температуру.
— Этот Божественный камень — странная вещь, — говорит он, и я вижу облегчение на его лице. Обращенные на меня взгляды остальных — смесь благоговения и тревоги.
После того, как мы расстилаем наши спальники, Белен удивляет нас, доставая из рюкзака буханку хлеба.
— Я его берег, — говорит он. — Для нашей последней ночи перед тем, как дойдем до армии. Наверное, он уже совсем высох.
Умберто хлопает его по спине.
— Ты хороший парень, Белен.
Я произношу вслух молитву перед трапезой и продолжаю мысленно молиться, пока мы едим. Хлеб действительно сухой и смятый, но в нем много инжира и орехов. Я засыпаю, прося Бога об отваге и ловкости, и благодарю его за то, что он вновь послал мне возможность ощутить удовлетворение и сытость.
Мы снова спим допоздна. Когда мы собираем наши спальники, я отвожу Косме в сторону.
— Если я не смогу вернуться, а вы сможете — обещаешь не бросать наш план?
Секунду она рассматривает мое лицо, потом кивает.
— Обещаю. Мальфицио оживет.
— Спасибо.
— Ты думаешь, что идешь на смерть.
— Я не знаю. — Я пожимаю плечами. — «Откровение» не проясняет этот вопрос. И Носители часто погибали.
— Тогда почему ты согласилась пойти?
По очень многим причинам. Потому что мне надоело быть бесполезной. Потому что я решила, что лучше умереть, если это нужно для завершения Служения. Потому что Алодия, или Химена, или лорд Гектор не колебались бы на моем месте. Потому что пора повзрослеть.
— Это воля Господа, — говорю я ей. Лицемерный и слабый ответ, потому что когда доходит до Божьей воли, я становлюсь ягненком, потерявшимся в ежевике. Но озвучить реальные причины слишком трудно.
Умберто, приближаясь к нам, забрасывает рюкзак на одно плечо.
— Сегодня мы должны добраться до пещеры, — говорит он. — Хакиан отправится вперед, проверит, не обнаружили ли ее. Если что, у меня есть на примете еще одно место, хоть не такое удобное.
Он поворачивается к востоку, и, когда мы следуем за ним, холод пробирается по моим ногам. Я молюсь быстро и страстно до тех пор, пока мускулы не расслабляются, а ходьба не становится естественным движением. Я делаю как раз то, что советовал отец Алентин, я должна молиться вопреки сомнениям. Я болтаю с Господом без остановки, говорю ему о своих страхах, о том, как болят мои ступни, даже о ящерицах, снующих у меня под ногами, и о ястребах, кричащих в небе. Интересно, смешит ли его моя бездумная трескотня, а может, он вообще не обращает внимания. В любом случае, Божественный камень греет меня, пока я продолжаю.
Передвигаться с осторожностью, ведя одностороннюю беседу, — не самое простое дело, особенно для меня. Моя голова и так достаточно занята тем, что день ускользает. Меня удивляет внезапное явление Хакиана, на его лице хитрая ухмылка.
— Пещера чиста, — объявляет он. — Вход преотлично зарос.
Умберто заметно расслабляется. Я и не замечала, что он так напряжен. Он ведет нас по сухому руслу. Оно узкое, пыльное и заросло колючками, так что весть о том, что мы должны ждать тут до вечера, огорчает меня. Умберто улыбается, видя мою гримасу, и говорит:
— И опасайся гадюк!
Я гляжу на него, потом прислоняюсь к неровной стене и закрываю глаза. Я говорю Богу, что мечтаю искупаться в бассейне в нашей деревне и потом пообедать сочным ягненком и приготовленной на пару морковью.
Нам не приходится долго ждать, потому что солнце в холмах исчезает раньше, чем на равнине. Необходимость идти тихо как никогда велика, но в красноватых сумерках я не могу хорошо разглядеть, куда мне надо наступать. Каждый щелчок из-под моих ботинок рождает громкое эхо, оповещающее о моем движении. Моя отчаянная молитва перестает быть молчаливой, и я шепчу, пока мы крадемся к пещере. Удивительно, но никто не шикает на меня.
