Лея Любомирская - Живые и прочие
— Возможно, — сказал Филипп, не желая больше спорить.
Агген надула губы. Потом она спросила:
— Ты много путешествуешь?
— Да.
— Я просто так спросила, — сообщила девочка. — На самом деле мне неинтересно. Я и сама уже обо всем догадалась. Ты ищешь дорогу домой?
— Нет, — ответил Филипп. — Я знаю дорогу домой. Она сама откроется мне, когда я пройду всю противоположную сторону глобуса, ту, что отвернута к стене и не закрашена никаким цветом, и окажусь там, откуда видно всю гостиную, и кресло, в котором любит сидеть мой отец, и столик с портвейновым графином, и окно, выходящее в сад…
— Ясно, — кивнула Агген.
Филипп проговорил:
— Где-то есть такие страны, где у людей только одна нога для хождения, а вторая у них мягкая и гнется по всем направлениям и к тому же снабжена гигантской ступней, наподобие зонтика. Этой второй ногой они обмахиваются, как веером, во время жары или укрываются ею от дождя, а в иных случаях секут ею дворовых, потому что она гибкая, как кнут.
— Чтобы у тебя была такая вторая нога, нужно переломить колено, — сказала Агген задумчиво. — Иначе она не будет гнуться по всем направлениям.
— Природа моя такова, что обе ноги должны быть у меня одинаковы, поскольку я использую их в равной мере, — сказал Филипп. — В этом мы с тобой сходны, Агген.
— Вообще-то ты мог бы опираться на палку, как делают старики, или на меня, как делают красивые раненые калеки, — великодушно предложила Агген. — Тогда мы доберемся до моего дома.
— Я ничего на свете так не хочу, как только оказаться в чьем-нибудь доме, под крышей, — признался Филипп и улыбнулся девочке.
Она деловито добавила:
— Надеюсь, мы не разбудим маму. Но если это и произойдет, ничего страшного. Ты просто поздоровайся и назови свое имя. Мама сразу все поймет.
* * *Доковыливанье до жилища Агген превратилось в нечто долгое и скучное. Точнее, скучно было Агген, которой приходилось идти очень медленно, то и дело останавливаться и слушать извинения Филиппа. Филипп же, напротив, измучился от разнообразия ощущений, на которые щедра оказалась поврежденная нога (да и стукнутая голова, как оказалось, тоже). Дерганье, колотье, нытье, а то вдруг пронзанье — все это досаждало ему без передышки, одно за другим, сменяясь и не ведая устали.
Самым изматывающим было в этом то, что каждый вид боли обладал собственным возрастом. Так, дерганье — самый легкий и ничтожный, скоропреходящий вид боли — свойствен возрасту полного здоровья, то есть годам семи по человечьему счету, а колотье — оно постарше, ему лет пятнадцать, и случается оно, если, положим, много всего съесть за обедом, а потом очень быстро бежать вверх на гору, к подруге Кахеран. Нытье — боль, присущая старикам; от них она почти не отстает и превращается в нечто привычное, сродни сматыванью шерсти в клубок. Ну а пронзанье — боль зрелых людей; она впивается в них, точно меч или кинжал, а потом медленно отпускает и наблюдает со стороны, усмехаясь, — хватит ли человеку мужества и выдержки не перемениться при этом в лице.
Таким образом, Филиппа не только терзали разные виды боли — его также перебрасывало из юности в старость, из зрелости в детство, и все это без малейшей передышки, так что в конце концов он начал казаться сам себе чем-то вроде целого ходячего госпиталя, где мучается по меньшей мере десяток разных больных.
Агген приплясывала рядом и жужжала, как муха:
— Ты смотри, уже ведь скоро начнет светать. Скоро люди выйдут из домов, а мы тут с тобой посреди дорога. Ты труслив, Филипп, потому что боишься боли. А ты сделай небольшой рывок. Наберись дерзости и сделай! Доберемся до дома — там и будешь корячиться. Филипп, мне на тебя глядеть тошно. Я сейчас уйду, догоняй меня.
— Не надо! — взмолился он. — Да что ты за жестокое созданье, Агген!
Она пожала плечами и ничего не ответила, потому что в силу своего возраста, естественно, была жестокой.
О каждом встреченном доме, мимо которого они проходили, Филипп безмолвно молился, чтобы он оказался тем самым, и в конце концов молитвы его оказались услышаны.
— Вот здесь живем мы с мамой, — объявила Агген.
Она указала на небольшое конусовидное строение. Стены этого здания, как и многих других, были обвиты спиралевидным выступом вроде пандуса, по которому можно было подняться до самой крыши.
Филипп похолодел, когда до него дошел смысл увиденного. Мгновеньем спустя Агген подтвердила мелькнувшую у него догадку.
— Поднимаемся! — объявила девочка.
Филипп сдался.
— Иди вперед, — попросил он, — и не оборачивайся. Я пойду следом.
— Не оборачиваться? — удивилась она. — Почему?
— Если я скажу почему, исчезнет весь смысл необорачиванья.
— Понятно.
Она выпустила его руку и быстро начала карабкаться по пандусу к самой крыше. Филипп отбросил костыль, встал на четвереньки и пополз за ней следом. Поврежденная нога волочилась неохотно, она ныла и как бы завывала, сделавшись открытым агентом старости в молодом, истыканном колотьем и пронзаньем теле.
Агген, коварное созданье, все-таки потихоньку обернулась через плечо и увидела, конечно, каким ничтожеством являет себя Филипп. Но она смотрела на него совсем-совсем недолго и даже не фыркнула и не засмеялась, чему сама была немало удивлена.
Вход в дом располагался на макушке конусовидной крыши, а первым помещением дома была, разумеется, кухня. Это устроено для того, чтобы весь чад и дым сразу же выходили наружу, не пятная комнат и не вредя домашней атмосфере. Как и все дети горы, Агген страшно гордилась тем, как мудро сконструированы жилища Золотой Алыщаты.
Филипп ввалился в кухню мешком и некоторое время просто лежал неподвижно на полу, так что Агген даже тронула его веточкой для растопки, а когда он не пошевелился, то пощекотала этой веточкой ему нос.
Филипп чихнул.
— А! — сказала она. — Я уж думала, ты умер. До мертвяков дотрагиваться противно. Я однажды выносила из дома мертвую крысу. Она что-то не то съела и издохла. Мы с Кахеран для этого сделали особые щипцы. Да, кстати, вот они!
И она живо вытащила откуда-то и предъявила Филиппу деревянные щипцы, обмотанные веревкой.
Филипп поглядел на них обреченным взглядом. Он представил себе, сколько хлопот доставит девочке, если умрет сейчас на полу ее кухни. Ей придется брать его щипцами и выволакивать на крышу. Она сбросит его на дорогу, спустится по стене дома и, толкая труп в бок щипцами к краю, наконец выпихнет его с горы, и он упадет в море. Потусторонний мир примет его, и Филипп, качаясь на волнах, постепенно уплывет в страну, откуда не бывает возврата.
