Сергей Алексеев - Волчья хватка. Книга 3
— В бане парить стану завтра, — пообещала вдова. — И кормить тоже. Сейчас поздно, да и баллон надо переставлять. У меня газ кончился… Поднимайся в булыгинскую светлицу, там постелено. И шевелись, станция сама выключится. В потёмках шарить придётся.
Сбросила с себя верхнюю одежду и, охая, кряхтя, полезла на печь.
Хоть бы чаем напоила!
По скрипучей лестнице Ражный поднялся наверх и оказался в средневековых, почти боярских апартаментах. Он повесил котомку с имуществом на крюк вешалки у входа и, не снимая куртки, пошёл осматривать чужое жилище. Перегородок не было, потолки поддерживали толстенные витые колонны, однако ложе вовсе не царское — аскетичное, принадлежащее араксу: шкура снежного барса и толстое суконное одеяло. Боевые атрибуты покойного вотчинника, символы побед на ристалище — пояса побеждённых соперников — были развешаны в изголовье. Лампочки погасли, но когда он разделся и лёг, ощутил под головой свёрнутую жёсткую кошму и неожиданный обволакивающий запах лаванды. Вотчинник Булыга, вероятно, был гурманом, ценителем тонких ароматов и набил подушку цветами, а не осокой или полынью, чтоб блохи не заводились и бодрилось дыхание. Возможно, и ристалище ими засеивал, искренне веруя, что покров на земле способствует победе.
Впервые за много дней он лежал не на вагонной шаткой полке, не на трясучем сиденье машины — на домашней незыблемой кровати, возможно потому долго не мог уснуть. Ко всему прочему мешали чужие запахи жилья, осознание своей бродячей доли и неустроенности. А ещё недавно, пробираясь в Ражное урочище из Сирого, он с основательностью вотчинника мечтал, как привезёт Дарью в свой дом, поправит осиротевшее хозяйство и начнёт принимать вольных поединщиков на своём родовом ристалище. Теперь был сам настолько вольным, что становилось неуютно и тоскливо, как всякому лесному жителю, вдруг оказавшемуся в бескрайней, незнакомой степи.
Несмотря на громкое название–светлица, ночного света сквозь маленькие окошки проникало совсем мало, тем паче в виноградной долине не было снега. В плотном мраке не различались даже крупные предметы, колонны, например, или толстая печная труба, от которой источалось приятное тепло.
Поэтому он не увидел, а ощутил некое движение, в друг возникшее в пространстве терема. От глухой стены, примыкающей к скале, отделилось нечто лёгкое и плотное, как сгусток темноты, и бесшумно двинулось в сторону ложа.
Сначала показалось, он задремал с открытыми глазами и этот призрак ему грезится, однако в следующий миг Ражный явственно услышал летучий и ритмичный шелест. Так шелестят босые ноги об пол, если человек крадётся на цыпочках. Старуха подняться не могла, лестница так скрипела–мёртвого поднимешь. Да и что ей бродить по ночам? Квартиранта пугать?
Состояние было расслабленное и полусонное, дабы сосредоточить волю и воспарить летучей мышью, растрясать это блаженство не хотелось, и он умиротворил себя мыслью неожиданно поэтической: так могло подкрадываться только одиночество…
И тут же надменно усмехнулся над собой, как над поверженным противником. Бездомность и бродяжничество вселяли неведомое прежде и вредное поединщику, желание испытывать свои чувства, прислушиваться к их состоянию. Эдакое интеллигентское самокопание, тогда как сбитому с ног араксу следует мгновенно вскочить, утереть собственную кровь и, исполнившись яростью, броситься в бой. И пусть супостат жалеет потом, что пробудил ретивое сердце, и пусть потом его кровь, впитавшись в тело победителя, поднимет ратный дух. А не жжёт муками чувств и раскаяния, не распаляет воображения, не заливает ясный взор позорной для воина, неврастенической пеленой, требующей услуг психолога и длительной реабилитации.
Однако ночные приключения в чужом доме на этом не закончились. Едва он задремал, как явственно почуял невероятное: кто–то парил над ним нетопырём! Привыкший сам взирать на других сверху, он никогда не испытывал этого проникающего, душного и давящего чувства. И летучая эта тварь была куда проворнее и опаснее крылатой мышки! Она скорее напоминала ночную бесшумную сову с мягчайшим оперением, но впереди себя несла могучие, цепкие лапы с когтями, способными пробить толстую бычью шкуру или даже кость.
Он физически ощутил сочетание этой нежной мягкости и грозящей неотвратимой жёсткости, лежал словно под угрожающим многотонным грузом, готовым вот–вот обрушиться. Всё внимание теперь приковывалось к полёту этой безмолвной птицы, вызывая чувство крайней опасности, беспокойства.
Ражного кто–то рассматривал, кружа над ним и словно наслаждаясь тем, что владеет способностью парить и вызывать в сильном мужчине эти самые панические чувства. И чем дольше длилось кружение, тем сильнее сковывались сухие и мокрые жилы: вот почему так не любили соперники, когда он сам взмывал всего–то нетопырём!
Вячеслав приподнялся, совершенно не понимая, как следует защищаться, и глухо спросил темноту:
—Ты кто?
А в голове сначала пронеслась шальная мысль, что это дух покойного вотчинника Булыги, которую он тут же и отверг, ибо всё–таки не страдал неврастенией, чтобы в такое поверить. Потом подумал о его вдове, и это показалось правдоподобным. Но чтобы воспарить сильным ночным хищником и давить с такой мощью, надо находиться в непосредственной близости, в нескольких шагах или вообще рядом, но старуха по лестнице не поднималась. В любом случае тот, кто сейчас витал над головой, был, несомненно, женщиной, ибо только в ней могло существовать это невероятное сочетание мягкости и жёсткости, способности рожать и убивать. И если он сам мысленно взмывал над соперником лишь для того, чтобы увидеть уязвимые места либо взять незримый след, то эта женщина попросту находилась в состоянии Правила! И витала в воздухе не мыслью–сама парила под тёмным потолком!
У Ражного начало срываться дыхание, как бывает от сверх напряжения, вдруг заныла старая рана в боку и та незначительная, оставленная медной пуговицей. В глазах поплыли красные круги, при этом лицо раздавливало, как от перегрузки на боевом истребителе. И ещё было чувство, будто ему повязали тонкую, но суровую нить, стягивающую голову по бровным дугам и ушам.
Но в следующий миг всё прекратилось, словно незримый могучий соперник выпустил его из объятий. Вячеслав раздышался, словно на ристалище, получив в кулачном зачине удар под дых, и в тот же миг услышал удаляющийся шорох босых ступней. Потом что–то негромко хлопнуло, будто притянутая вакуумом крышка, и всё стихло.
Он запоздало вскочил, ошарил руками пространство вокруг ложа, пошёл по светлице, натыкаясь на колонны и стены. В глазах всё ещё рябило, и даже окон было не различить. Он понимал, искать кого–либо уже бессмысленно, и всё равно некоторое время бродил, как обиженный слепой, потом ещё долго стоял у лестничного проёма. Старуха похрапывала на печи, постукивали старомодные ходики, и более ни звука.
