Гленда Норамли - Звезда надежды
— Чего вспоминать? Как же можно забыть гору?
— Проще простого — ее нет, и все тут. Это ж далеко, да и зачем она нам, даже когда была. Они, Непроходимые, за пределами Порядка. Пока живет Постоянство — а это будет, пока мы живем праведно, — к чему тревожиться? Ты, девонька, лучше побеспокойся о балке в сарае. Больше года или двух она не продержится, новый дерн не поможет крыше, если балка рухнет.
Керис позволила болтовне старика отвлечь себя от исчезновения горы.
— Так мы уже лет пять назад посадили дерево на замену, но в Управе говорят, что можно будет спилить то, из которого получится балка, только когда нашему будет десять лет. И мы давно уже записались в очередь за буреломом, да только список желающих такой длинный, что придется ждать не один год. — Керис знала, как недоволен этим был ее отец, считавший, что Управе не следовало бы так противиться ввозу древесины из Неустойчивости.
Артикус закряхтел.
— Ну, законникам не понравится, если крыша рухнет. Это ведь изменит ландшафт, и что тогда? Я скажу в Управе, что балка сгнила. Может быть, тогда они передумают.
Керис поблагодарила старика и вернулась в лавку, но не удержалась и снова бросила взгляд на покрытые снегом вершины. Горы всегда казались такими неизменными, такими неподдающимися — даже времени. Девушка не помнила никаких перемен в их очертаниях. Впрочем, может быть, напрасно было считать, будто горы не меняются. В конце концов, они же не похожи теперь на предметы, по сходству с которыми были названы. Чепец носили все замужние женщины, но Керис никогда не видела чепца, похожего на Чепец — гору, одну из Непроходимых. Если уж на то пошло, гора больше напоминала треуголку наставника. Клобук тоже ничем не походил на головной убор, без которого вдовам не разрешалось выходить из дому.
Керис в первый раз задумалась о том, сколько изменений вокруг должно было произойти за тысячу лет со времени Разрушения, но это была не та мысль, на которой ей хотелось задерживаться.
Бросив последний взгляд на изменившиеся очертания Непроходимых, девушка вернулась на свой табурет и взялась за работу.
Для первого дня лета было очень тепло. Иногда в Первом Постоянстве, в тени гор, наступление теплого сезона запаздывало, но в этом году погода обещала быть жаркой. Солнечные лучи лились в открытую дверь, на полу рядом с кипой листов кальки, свернувшись в пушистый комок, спала кошка. Ветерок, катавший по прилавку свиток пергамента, нес нежные весенние ароматы.
Керис была одета легко; закатав рукава и высоко подоткнув юбку (что, может быть, и вызвало смешки Благородных), она наслаждалась ощущением солнечного тепла на коже, работая над образцом новой карты.
Девушка окунула в краску тонкую кисточку и мгновение помедлила, прежде чем коснуться листа пергамента, приколотого к чертежной доске. Такая заминка стала для нее ритуалом, чем-то, что она совершала не задумываясь, — из почтения к отцу. Ему не нравилось, что Керис раскрашивает карты, и он примирился с этим, только когда убедился, что такие карты пользуются большим спросом. Согласие с нововведением дочери не мешало ему, правда, ворчать, ругая новомодные идеи и глупые женские выдумки. Воспоминание об этом вызывало у Керис чувство вины каждый раз, когда она окунала кисточку в растительную краску, — поэтому она и медлила.
Однако когда Керис раскрасила лес Таггарт на карте зеленым, это оживило сделанный тушью чертеж. Под кисточкой девушки карта оживала, но все же Керис приходилось сдерживать желание превратить ее в произведение искусства, чтобы не нарушить точности, — ведь недаром она была дочерью картографа.
Кошка у двери фыркнула и беспокойно завозилась. Керис продолжала работать, размышляя при этом о новой ужасной дыре в линии гор на горизонте, о своей матери, о брате… Мысли эти были невеселыми и тревожными, и прогнать их удавалось, только сосредоточившись на работе. Карта постепенно приобретала знакомые очертания. Первое Постоянство, раскинувшееся у подножия Непроходимых (проклятие, придется теперь стирать Топор), похожее на овал, с многочисленными городками и деревнями и единственным большим городом, Драмлином; на другом берегу Струящейся. Второе Постоянство — меньшая, совершенно круглая равнинная территория… Между ними — Блуждающий, но поток леу Керис пока не стала наносить на карту — нужно было дождаться, когда вернется отец с новыми координатами Твари.
Кисточка переместилась к Третьему Постоянству, прихотливый контур границы которого отражал складки пересеченной местности вокруг…
Отвлекла Керис от работы кошка: она подняла голову, прижала уши и зашипела. Снаружи донесся шум — какие-то всадники свернули с дороги, проходящей мимо дома, и остановились у лавки. Керис стала мыть кисточку; она сама сделала ее из кошачьего меха и не собиралась позволить краске засохнуть, пока она будет обслуживать покупателей.
Кошка — названная матерью Керис Ерри — встала, изящно потянулась и вскочила на прилавок. Керис рассеянно погладила ее и убрала незаконченную карту на полку. В этот момент двое всадников остановились перед дверью лавки; их кони — верховые и вьючные — были приземистыми животными, более привычными к пахоте, чем к далеким путешествиям. Керис быстро расправила юбку и пригладила волосы, пытаясь придать себе опрятный вид. Она достигла возраста паломничества и считала себя взрослой, но не могла, к своему огорчению, не знать, что посетителям лавки она казалась скорее девочкой, чем женщиной. Ее фигура оставалась мальчишеской, и Керис давно примирилась с сознанием, что женственные округлости появятся у нее, возможно, только после рождения первого ребенка. Не улучшали дела и волосы неопределенного каштанового цвета, а также покрытая веснушками кожа. В результате Керис выглядела скорее сорванцом, чем взрослой девушкой.
Хорошенькой ее не делали даже серые глаза, отливающие голубизной в ясные дни и похожие на зимнее небо в ненастье. Слишком длинный нос, слишком широкий рот и чересчур решительный подбородок, большие руки и длинные ноги никак не соответствовали образцам девичьей красоты; впрочем, при всем этом Керис была скорее незаметной, чем уродливой. Она была из тех женщин, мимо которых мужчины на улице проходят, не оглядываясь, не замечая в них ни страсти, ни ума, ни характера только потому, что лицо и фигура не обещают ничего, кроме посредственности.
Керис, конечно, огорчала ее внешность, но девушка никогда особенно о ней не задумывалась, не имея пока еще для того оснований. Ее единственный опыт общения с противоположным полом заключался в сопротивлении редким попыткам прыщавых юнцов сунуть руку ей под блузку, когда темными зимними вечерами они вместе возвращались домой из школы; если это и значило быть женщиной, то Керис не завидовала смазливым девчонкам — привлекательность только создала бы больше подобных проблем.