Эльберд Гаглоев - запонки
Колеса мягко шелестели по пушистому снегу. Машина, почти не раскачиваясь шла по дороге.
— Тебя покормили? — не отрывая взгляда от лобового стекла, спросил пассажир, крупный мужчина в вечернем костюме.
— Покормили, — хмыкнул водитель, не менее крупный, но помоложе, и одетый подемократичнее, — сам о себе не позаботишься и другие забудут. Но метнул изрядно, — и, оторвав на мгновение руку от рычага передач гулко хлопнул себя по животу.
Пассажир хохотнул.
— Ты, Глебаня, нигде не пропадешь.
Водитель поучительно поднял указательный палец.
— Десантник должен быть злобным, толстым и ленивым.
— За дорогой следи, мыслитель, — опять хохотнул пассажир, — злобный, толстый и ленивый.
Водитель не унимался. Плотный ужин привел, его, похоже в шаловливое настроение.
— Ну ты и речь задвинул, командир, сколько же буржуи денег отвалили. А ты их… Меценаты. Теперь точно Нине Васильевне из отделения конфетку сделают.
— Так ты, злыдень, никак в зал просочился?
— А то, — на скрыл удовольствия, да и бдить мне положено.
— Так там же секьюрити, — хитро улыбнулся пассажир.
— Ой, сколько той секьюрити.
— Злыдень, ты, злыдень.
Водитель покивал головой, явно довольный странным комплиментом.
— Командир, а что мы не остались? И столы такие хорошие, и общество, дамы, так сказать. Повеселились бы. Новый Год, как никак.
— Нет, спасибо. Не про меня это. Да и ты лучше с матерью посиди. Не видит ведь тебя, скучает.
— Да ей не привыкать, — легкомысленно отмахнулся водитель. И тут его фривольность пресекли, причем самым решительным образом.
— Дурень, — причем голос был холоден. Очень. — Новый год дома встретишь, с матерью пару часиков посидишь, побудешь хорошим сыном, а потом дуй, куда тебя твоя дурная башка потянет. Вопросы? Идеи? Предложения?
Знал водитель этот голос, потому голову на всякий случай втянул.
— Никак нет.
Несколько минут в салоне царило молчание. Неловкое такое. Прервал его пассажир, наверно ему все-таки было неловко за нечаянную резкость.
— Машина на ночь твоя. Только без фанатизма.
— Спасибо, командир.
Пассажир коснулся пальцем корешка книги, уложенной между сиденьями.
— Просвещаешься?
— Так жду ж тебя целыми днями.
— А бдишь как?
Водитель запнулся было.
— Так шестым чувством.
Оба рассмеялись. Размолвка была забыта.
— Не, а вещь забойная. Там один дес, офицер, правда, взял и сквозь землю провалился. И сразу в короли. Замок, обслуга, все дела. Здорово, а? Миры параллельные. Попасть бы куда. Ключ, какой найти, — оживился от открывшейся перспективы, — с нашими-то умениями. Зажили бы, а командир?
Но пассажир почему-то не поддержал его инициативу. Замолчал, нахохлился. Вдруг заговорил.
— Знаешь, Глебаня, я и сам об этом подумываю.
Тот аж в кресле повернулся. Но руль не бросил.
— Правда?
— А потом… Человек и так каждый день из мира в мир шагает. Он то добрый, то злой. То раб, то господин. То друг, то враг. И что самое странное, сам себе каждый раз новый мир выбирает. И живет в нем. И себя в этом мире выбирает. Каким себе быть придумывает. Странно, правда? — Взъерошил волосы на коротко стриженной голове водителя. А в целом, конечно, неплохо. Король, замок, обслуга, то, сё. А ключ, — помолчал. — Ключ каждый сам себе выбирает, — закончил, привычно потирая камешек запонки.
Новый год.Смешно и трогательно бывает смотреть, как маленькие девочки превращаются в хозяек. Нет, не просто владелиц. В хозяек. Сосредоточенные детские мордашки, фартучки, как у взрослых. И очень ценные указания.
— Папочка, осторожнее, — это старшая. Она уже умеет мыть посуду, жарить яичницу и готовить кофе. Заварной. Поэтому считает возможным давать не советы, нет. Указания. Это же, как глубоко матриархат в женщинах сидит. На генном уровне.
— Папочка, — это уже младшая пищит, делать еще ничего не умеет, но во всем копирует старшую, и уж если та дает указания, то и крохе надо чего-нибудь дать, — поддень!
— Оп-па, — радуется папа, и вываливает с противня на расписное блюдо здоровенный, исходящий ароматным паром, запеченный окорок. Тот опасно качнулся, но с блюда не выпал. Получилось.
А мама? А мама стоит и влюблено смотрит на всю эту кутерьму, которую устроили три любимых нахлебника. На ответственные мордашки дочерей, сосредоточенное лицо супруга, который ради такого важного мероприятия даже закатал рукава. Причем в прямом, а не в переносном смысле.
— Руки красивые, — подумалось, — а он рубашки все время с длинным рукавом носит. И эти запонки, — ворохнулась мысль. — Зачем? И каждый день столько?
Но в этот момент непослушный окорок пошел таки юзом и надо было срочно спасать положение. А мысль? А мысль улетела куда-то в ноосферу. Забылась. Пропала.
На туалетном столике, в полуоткрытой коробочке, уютно умостившись на черном бархате, лениво смотрели на падающий за окном снег разноцветные глазки. Прозрачные, желтые, алые, зеленные, синие. Устали по мирам ходить.
