Лэйна Джеймс - Хранитель меча
Джессмин была тронута его столь редкой заботой.
— Я скучаю без твоей музыки, — негромко сказала она, внезапно испугавшись, что просит слишком многого. — Но если ты устал…
— Мне кажется, что я справлюсь, — кивнул Гэйлон. — Лютня у тебя найдется?
— Да.
Джессмин отставила в сторону поднос с нетронутой едой и вышла в свою собственную спальню. Опустившись на колени на мягкую волчью шкуру, служившую ей половиком, она отодвинула в сторону тяжелые занавески в ногах своей кровати и принялась рыться в большом сундуке, стоявшем в нише стены и загороженном этой портьерой. Наконец из специального полотняного чехла она достала потрепанную лютню.
Лак на лютне протерся во многих местах и потемнел от времени, а на деке с задней стороны была глубокая царапина. Джессмин помнила, как любил Гэйлон гулять по вечерам возле реки, держа лютню в руках. Правда, это было довольно давно.
Улыбаясь, Джессмин понесла лютню в гостиную.
Гэйлон взял лютню за изгиб грифа и с любопытством посмотрел на
Джессмин:
— Где ты нашла ее?
— Один из слуг подарил ее своей любовнице в городе. Он думал, что инструмент кто-то выбросил.
— Не удивительно, ведь она выглядит такой старой.
Гэйлон скрестил ноги и вытянул их на коврике, затем взял на лютне несколько аккордов. Некоторое время он сосредоточенно подтягивал колки и настраивал инструмент.
— Прошло довольно много времени, но я надеюсь, что помню, как надо играть.
Однако первые же ноты прозвучали чисто и томно. Он ничего не забыл. Молодой король начинал одну мелодию, бросал и тут же принимался наигрывать другую, пока не вспомнил одну из песен, которая нравилась ему больше других. Джессмин слушала и смотрела. Тональность лютни едва уловимо изменилась, а звуки задрожали, слегка реверберируя. Джессмин обратила внимание на то, что Колдовской Камень, вставленный в золотой перстень на пальце Гэйлона, слегка засветился. Сыграв несколько тактов, Гэйлон прибавил к чарующим звукам свой сочный и приятный баритон.
Это была старинная баллада, тоскливая и мрачная, но тем не менее она приковывала к себе внимание. В ней рассказывалось о молодой девушке, которая умерла от тоски, после того как любимый изменил ей. Когда любовник понял, какую боль он причинил своей возлюбленной, он покончил с собой в приступе раскаянья. Наконец последний грустный аккорд затих, и королева закрыла глаза, стараясь сдержать слезы.
— Я… — удалось произнести Джессмин, когда голос вновь стал ей повиноваться. — Я никогда не слышала ничего прекрасней и… печальнее.
Гэйлон наклонил голову:
— Это Дэрин научил меня этой песне много лет назад. Он никогда не упоминал об этом, но мне кажется, что он сам ее написал.
Камень на его пальце вспыхнул ярче, выдавая присутствие какой-то сильной эмоции. Даже Джессмин почувствовала горечь, которая заставила короля низко опустить голову. Не сказав ни слова, он положил лютню на кожаный коврик, поднялся и вышел. Дверь за ним закрылась, и Джессмин услышала, как его шаги затихли в конце коридора.
Его печаль осталась с ней.
Король не хотел оставаться один, но и общество его приятелей было бы сейчас ему в тягость. Усталый и разбитый после своих охотничьих подвигов, Гэйлон отыскал дворецкого — сутулого парня в вылинявшей синей ливрее — и приказал согреть воду для ванной. Страх на лице слуги вызвал у Гэйлона острый приступ раздражения, однако одновременно он почувствовал странное удовлетворение. Дурная репутация, которой он пользовался среди слуг, по крайней мере, заставляла их повиноваться ему быстро и точно. Ухмыльнувшись, король зашагал по плохо освещенным коридорам обратно в свои покои.
Через несколько мгновений после того, как он закрыл за собой тяжелы дубовые двери, в них кто-то робко постучал. На пороге появилось сразу пятеро слуг с ведрами горячей воды. Гэйлон едва видел их; взгляд его был устремлен в пространство, а мысли затуманены усталостью. Слуги развели в очаге огонь, сняли со стены и установили на полу большую медную ванну, наполнив ее водой. Однако когда чьи-то пальцы потянулись к нему, чтобы расшнуровать тесемки рубашки, Гэйлон чисто рефлекторно ударил слугу наотмашь. Он чувствовал, что не прав, но извиняться не стал. Лучше выглядеть непредсказуемым, чем слабым.
Дэрин мог бы многое сказать ему по этому поводу…
Рассердившись на самого себя, Гэйлон отослал слуг. Они были рады
поскорее убраться из его комнат и не скрывали этого. Закрыв за ними дверь, Гэйлон начал обшаривать спальню в поисках ночной рубашки или халата. Он бродил по спальне, пытаясь отыскать домашний халат. Эти комнаты когда-то принадлежали его отцу, а потом Люсьену Д'Салэнгу. Люсьен обставил спальню с вычурной роскошью, но после его смерти кричащее убранство было выброшено и сожжено и крепкая безыскусная мебель короля Рейса вернулась на свои места. Но и старые, знакомые с детства предметы не принесли желанного покоя.
Гэйлон подошел к стене слева от кровати, приподнял ткань гобелена и тронул холодные камни. Под ними, в тайнике, был надежно укрыт Кингслэйер. Камень тут же запульсировал мягким светом. Что плохого случится, если он на минуту возьмет в руки меч, посмотрит на камень, сияющий светом звезд? Черная песня власти зазвучала в ушах короля. Желание и отвращение боролись в нем, причиняя боль. Гэйлон отдернул руку от стены, словно обжегшись.
О боги! Ему так не хватало Дэрина, чтобы смирять ненависть и гнев. После смерти Люсьена это были единственные чувства, жившие в нем. И никому не мог он открыть мрак и растерянность, царившие в его душе. Даже Джессмин. Особенно Джессмин. Он никогда не посмеет отравить ее ядом своего сердца.
Гэйлон нашел халат, затем взял из шкафчика у кровати графин и наполнил резной хрустальный бокал золотистым напитком. Сидя перед огнем на потертом кожаном стуле, он пожалел, что уже отпустил слуг. Его сапоги, промокшие от пота и талого снега, казалось, приросли к ногам, и возможность снять их вызывала сомнение. Конечно, всякий уважающий себя чародей должен иметь подходящее заклинание для подобных случаев, но король не мог вспомнить ни одного, годного для выполнения такой чисто бытовой задачи. Кряхтя и ругаясь вполголоса, он расшнуровал сапоги, затем стащил носки и содрал остальную одежду.
Клубы пара поднялись над водой, когда Гэйлон погрузился в ванну. На стуле рядом лежали мыло и мочалка — король уже забыл, когда пользовался ими в последний раз.
Он уже давно не заботился о своей чистоте, собственно, как и о диете и обо всем остальном. Царапины на лице резко заныли от прикосновения мыла. Король, поморщившись, потянулся за стаканом бренди, стоявшим на полу возле ванны, и чуть не выронил его из мокрых пальцев.
