Александр Зорич - Конан и Смерть
Изгиб коридора открыл драконоискателям одно из последних творений Фафнира – внушительную глыбу горного хрусталя. Только приноровившись к непривычному освещению и проникшись своеобразием художественного мышления творца в ней можно было опознать автопортрет в одну двенадцатую натуральной величины. Хрустальный дракон лежал на полу, по-кошачьи подвернув передние лапы под грудь и накрывшись с головой правым крылом.
За изготовлением левого крыла Фафнира как раз застал король Зигмунд, приехавший посовещаться с мудрым змием насчет финансовой политики королевства. Зигмунд спугнул фафнирово вдохновение, а потому автопортрет так и остался однокрылым.
Будучи от природы наделен весьма совершенным инструментом, ваятель пренебрегал традиционными орудиями скульпторского труда – пренебрегал в силу врожденной гордости. Для черновой обработки хрусталя Фафнир использовал алмазные резцы верхней челюсти. Проработка деталей производилась когтями передних конечностей, шлифовка – наждачной кожей хвоста.
«Фафнир, сын Хрейдмара» – такое выразительное имя дал дракон своему монументу. Но воплощать надпись в нетленном камне не стал, от творчества ломило зубы, зудели когти.
Конан поднялся на цыпочки и оценивающе постучал ногтем по кончику хрустального хвоста. Впрочем, Конан не обладал достаточно развитым абстрактным мышлением, чтобы опознать в глыбе хрусталя нечто, отличное от игралища горных стихий, а потому и хвост Фафнира оставался для него всего лишь причудливым сталагмитом.
– В чужом доме без позволения хозяина лучше ни к чему не прикасаться.
Конан счел, что эту фразу произнес трусоватый Зигфрид. Акустика в недрах волшебной горы была, само собой, волшебной. Далекие звуки казались близкими, близкие подчас вовсе не достигали слуха, биение собственного сердца можно было принять за шум раскаленной серы в подземных водопадах Утгарда.
– Да сколько можно меня учить! – вспылил варвар, резко оборачиваясь.
Никого.
Конан нервно схватился за кинжал, да вовремя одумался. Лязг стали мог прежде времени выдать его намерения. Если не Фафниру, то Зигфриду.
Киммериец обошел изваяние кругом и теперь сообразил, что хрустальная глыба в некоторых ракурсах отдаленно смахивает на прикорнувшую птицу Симург. Впрочем, это сходство оставило его равнодушным. Ему-то сейчас нужен был не хрустальный Симург, а мясной Зигфрид, который точно под землю провалился!
– Кто здесь? – спросил Конан.
– Именно: кто?
Голос не принадлежал Зигфриду, хотя и дребезжал теми же подростково-петушачьими колокольцами.
– Я – Конан, король Аквилона, благородный уроженец Киммерии, – ответил варвар, подобравшись.
– А я Фафнир, сын Хрейдмара, разумный уроженец Нифльхейма. Ты можешь задавать свои вопросы.
– Где Зигфрид?
– Получает ответы на свои вопросы.
– А где ты?
– Здесь.
– Почему я не вижу тебя?
– Ты видишь мой симулякр. Он разговаривает с тобой. Ты можешь получить ответы. Этого недостаточно?
– Нет.
Обладая иезуитской деловой сметкой, Конан не подал виду, что впервые в жизни слышит слово «симулякр». Хотя и начал догадываться, что, по всей вероятности, имеется в виду этот корявый хрустальный Симург. Возможно даже, предположил Конан, «симулякр» – это искаженный варварской речью и святотатственным мышлением «Симург», низведенный до имени нарицательного.
– Зигфрид вежлив, подобно своему отцу Зигмунду. Он безропотно довольствуется общением с моим симулякром. А ты – нет, – сказал Фафнир. – Полагаю, твой отец был такой же дремучей деревенщиной, как и ты…
Дракон не зря славился даром вещуна. Отец Конана, Ниун, действительно прожил небогатую новостями жизнь деревенского кузнеца.
– …Однако, – продолжал дракон, – у тебя, возможно, есть веские причины настаивать на личной встрече?
– Разумеется, проницательный сын Хрейдмара. Мне известно, что слюна дракона – превосходный яд. Я хотел бы приобрести четверть мины твоей слюны. За ценой не постою.
– Твой голос принадлежит воину. Не магу. Твое дело – разить железом. Домогаясь моей слюны, ты сворачиваешь на тропу чернокнижия. Это не доведет тебя до добра… – внятная манера изложения Фафнира вдруг деградировала до глухого дремотного бормотания, – вижу жизни твои, варвар… вот-вот-вот… жизни-рыбки… жизни-жизни… Ага! Вот он, самородочек на сорок пудов! – возликовал дракон. – Слушай же, голое животное: никогда еще не брал ты от небеснорожденного дракона ни слюны, ни пота, ни крови, ни желчи. Брал от ракшасов, брал от людей и виверн, от земляных змеев-линдвурмов богопротивных и от многих зверей богоугодных. По преимуществу брал кровь. И это было твое право, потому что стоял ты на своей стезе обеими ногами. А теперь…
– Довольно! Перейдем к делу. Что возьмешь с меня за мину своей слюны?
– Твою левую руку. По локоть.
– Это чересчур. Не достанет ли одного моего пальца? За четверть мины?
Минута тишины.
– Достанет. Но запомни мое предостережение: если сегодня оставишь у меня палец, через пять дней расстанешься с жизнью.
До сего момента Конан оставался глух к предостережениям Фафнира. Весь этот пустой разговор он вел только ради того, чтобы выманить дракона из убежища и заставить тварь предстать перед ним во всей зримой, осязаемой, уязвимой плотской полноте.
Однако, повторное предостережение дракона смутило даже его, варвара из Киммерии. В самом деле, смерть знаменитого искоренителя скверны – то есть его, Конана – должна быть на руку любому нечистому исчадию Зла. Какой резон ему, выблядку Ангра-Манью, отговаривать Конана от колдовской сделки?
Но даже Конан, хоть и был он не силен в схоластике, быстро отыскал каверзу: тварь постыднейшим образом лжет. Ни через неделю, ни через месяц, ни через год с ним, Конаном, ничего не станется!
– Заметано! – смело выкрикнул Конан. – Мой палец – твой!
Когда-то Киммериец был свидетелем нападения огромной орды перелетной саранчи на царство Куш. Ему на всю жизнь запомнилось апокалиптическое тарахтенье прожорливого облака, обдирающего с ландшафтов пестрые заплаты полей и пастбищ, приводящего к общему пепельноцветному знаменателю посевы гороха и конопли, ячменя и пшеницы. Ничего страшнее этого неостановимого уравнителя Конан в жизни своей не встречал.
Саранчовая туча сконденсировалась в глубине пещеры и, спикировав из-под задрапированных темнотою сводов, рванула на бреющем прямо Конану в рожу.
Опыт, перенятый от перехожих калик Куша, швырнул Киммерийца наземь.
Когда оглушительный треск внезапно стих, оставив после себя лишь несколько прохладных ураганчиков, Конан поднял голову.
