Пола Вольски - Великий Эллипс
— Мы — приверженцы нейтралитета, — провозгласил король Нижней Геции. — Так всегда было, и так всегда будет. Это то, во что верили все наши предки. Ты что, чужестранец, подвергаешь сомнению традиции наших отцов?
— Я полностью полагаюсь на мудрость моего сюзерена, — покорно поспешил ответить Невенской. — Я осмелился лишь представить свои соображение на суд…
— Я не вижу тут никаких соображений. Нейтралитет Нижней Геции останется неприкосновенным. Пусть остальные, если хотят, рвут друг друга на части как тигры. Их глупость нас не касается и не волнует. У нас нет симпатии ни к одной из дерущихся сторон, и ни одной из них мы не позволим воспользоваться преимуществами Искусного Огня. Мы не будем ставить их в известность о его существовании. Это мое окончательное решение, и я не потерплю никаких возражений. Ты понял меня, Невенской?
— Отлично понял, сир.
— Очень хорошо, — ответ успокоил короля, и он смягчился. — Ну, не хмурься так, мой друг. Уверяю, работа твоя достойна похвалы, и ты получишь с этого свои дивиденды. Может, я даже разрешу тебе продемонстрировать твое открытие при дворе. Вот потеха-то будет! Тот фокус, что ты делаешь в конце, ну, когда ты стоишь, с ног до головы охваченный этим зеленым пламенем, просто бьет наповал! И что я сейчас подумал, твоя пиротехника будет прекрасным завершающим аккордом во время официальной презентации предстоящих гонок, которые я окрестил «Великий Эллипс». Как ты думаешь, несравненная мадам лиГрозорф оценит такое название? Признаюсь тебе, мой друг, эти гонки так меня увлекают!
Невенской смастерил на лице слабенькую улыбочку. Она прочно держалась на положенном ей месте, в то время как в душе магистра кипели злость и разочарование, а желудок его неистово сотрясался, расстройство пищеварения достигло своего апогея. Король ничего не замечал, но другие оказались более наблюдательными.
— Боль. Тревога. Мучения, — доносилось потрескивание из реактора. — Чточточточчточто?
— Нет повода для беспокойства, радость моя, — чуть слышно успокаивал свое детище Невенской.
— Боль. Печаль. Сумасшествие. Боль. Чточточточточто?
— Этот человек, который посетил нас, хочет скрыть от глаз человечества твою славу. Он полон страхов и поэтому будет гасить твой свет. Его убожество и неблагодарность ранят меня.
— Съесть его? Съестьсъестьсъесть?
Настойчивость пламени давила, и в какой-то момент Невенской почувствовал, что он начинает сдаваться.
Сожрать Безумного Мильцина. Хорошая идея. Огромной ненасытной глоткой проглотить человечка, а затем перейти ко всем этим бумагам, тетрадкам, фолиантам… ЕСТЬЕСТЬЕСТЬЕСТЬЕСТЬ!
Колокольчики тревоги застучали в сознании Невенского. Что-то не так. Он теряет контроль, физический дискомфорт расстроившегося желудка мешает держать концентрацию, размывает фокус и ослабляет его власть. В считанные секунды он собрался и, как только вновь почувствовал уверенность в своем превосходстве, заговорил, обращаясь внутрь себя:
— Нет, прелесть моя, что касается короля, он не плохой, он просто недалекий. Он наш благодетель, и не надо спешить с его пожиранием. Однако он не должен нами управлять. Я его уже урезонил.
— Как? Как?
— Я подключился к своим коллегам, живущим в разных концах света. Магическим способом я отправил им послание, чтобы выйти за пределы узкого понимания короля Мильцина.
— Что? Что?
— Неважно, прелесть моя. Достаточно того, что ты знаешь: помощь короля нам не нужна. Пусть он нас не замечает, нас это не трогает, сейчас ученые и маги всего мира — люди, обладающие истинным могуществом — узнали о твоем появлении на свет. Эти мужи мудрости признают твое достоинство, силу, блеск и великолепие. Слово летит быстро. Никто не может его остановить.
— Мы снова счастливы, — зеленое пламя пустилось в пляс.
— Чему ты улыбаешься, Невенской? — спросил Безумный Мильцин.
— Я радуюсь тому, что к моему суверену вернулось хорошее расположение духа.
— Хорошо, дружище, это как раз то, что я хотел услышать. Еще бокал шампанского?
— Как Вашему Величеству будет угодно — сейчас и впредь.
I
— Таким образом, жители Бомирских островов, испытывая на себе давление западных норм общежития, только на поверхности усвоили этические стандарты Запада. Они отказались от традиционного для них каннибализма, противоестественной полигамии и запрещенных церковью человеческих жертвоприношений — или просто заставили нас поверить в это. Однако исследования со всей очевидностью показали, что никакой нравственной трансформации не произошло. Под тончайшим внешним лоском, который мы, вонарцы, называем цивилизацией, старые традиции продолжают жить. Это образец той культуры, которую мы вряд ли сможем игнорировать или презирать: она — источник, дающий нам сведения о прошлом человечества, о происхождении наших предков, в конечном счете, о нас самих, — такими словами Лизелл Дивер завершила свою лекцию.
Воцарилось молчание, и она напряглась. Ей не следовало так детально описывать людоедские пиршества этих бомиров. Она шокировала своих слушателей, и это было ошибкой.
И вдруг аудитория разразилась аплодисментами, и Лизелл расслабилась. У нее были здоровые инстинкты, и она хорошо справлялась со своей работой. Иногда ее мучили сомнения, но сегодняшняя реакция слушателей не оставила от них и следа.
Может быть — только тень.
Ее взгляд отмел восторженную толпу и остановился на двух лицах в задних рядах, которые не выражали ни восторга, ни одобрения.
Ее отец сидел с сердитым и обиженным видом, мать подле него, как зеркало, покорно отражала его эмоции.
Почему они пришли именно сегодня, а не в какой-нибудь другой день?
Ты их пригласила. Ты просила их прийти.
Но не сегодня.
Слушатели забрасывали ее вопросами. Она отвечала почти механически, в то время как все ее внимание было сосредоточено на родителях. Они выказывали явное нетерпение. Похоже, они устали и им хотелось поскорее уйти.
Не такой уж и успех.
Шквал вопросов постепенно сошел на нет. Слушатели ручейком потекли из лекционного зала. Даже юнец из первого ряда, ослепляя улыбкой и поблескивая многообещающим пенсне, пропускавший всех вперед, устал демонстрировать свою галантность и вышел вслед за остальными. И только господин Эдонс Дивер и его жена Гилен продолжали сидеть.
Не нужно было спрашивать, что они думают о ее лекции. За их одинаково поджатыми губами клокотала речь, которая могла бы уместиться в нескольких томах книги отзывов.
