Войцех Жукровский - На троне в Блабоне
Котофей бросался в погоню, вперившись глазищами в мельтешащий хвостик вашего дедушки, на лету задевал мышеловку, и хлоп! — лапа в железной ловушке. Кот тряс лапой, пока не отцеплялся зажим. Увы, ловушка для мышей, не для котов, не могла поучить нашего котяру уму-разуму. Прищемит лапу — всего-то и дела, кот даже не хромал. Разве что, помяукав, некоторое время зализывал больное место.
Пока кот тряс западню, шкварка выпадала и катилась прямо дедушке под нос. А какова была воля у вашего деда! Он приносил мне шкварку целиком и, хотя нес ее в зубах, ни крошечки не надкусывал. За все вознаграждала его радость видеть, как я держу шкварку в лапках, обнюхиваю и, закрыв от восхищения глаза, не спеша похрупываю. Дедушка сидел подле и не сводил с меня очарованного взгляда.
«Мышуленька моя! — шептал он нежно. — Бархатуленька!» Да, ваш дедушка был душой поэт, умел затронуть сердце.
Много лет миновало с тех пор, но при воспоминании о первой любви слеза скатилась по увядшей бабушкиной щеке.
— Я тогда была совсем юная мышка, не бегала, а пританцовывала, так, во всяком случае, находил он. На хвостике носила розовый бант, в лапке сумочку с зеркалом и пудреницей. А голос какой был красивый! Частенько в норке я распевала старинные песни. — И бабушка запела своим внукам; тоненький, хрипловатый голосок постепенно окреп и зазвучал в темноте чистым тоном:
Где чернеют Гопла[3] топи,
Страх ползет в живой душе.
Кровожадный, жадный Попель
В башню запер всех мышей.
Властелин налоги взыщет
Так ли, сяк — хоть волком вой.
В срок отдашь — остался нищий,
Нет — ответишь головой.
В топь его — шипят Мышины,
В Гопло — вторит весь народ.
Но не люди, не мужчины —
Мыши двинулись вперед.
С голодухи три недели
Попель бродит сам не свой.
И король, и челядь еле
Дышат. Мыши в кладовой!
И лягушкой прямо в топи
Сиганул жестокий Попель,
Утонул проклятый Попель,
Славьтесь, мыши, на века!
— Нас учили, что Мышины — старинный род, восставший против короля, — засомневался бойкий малец. — А мы, оказывается, только людям подмогли?
— Так люди об этом рассказывают, все, что совершили мы, они готовы себе приписать, загрести все заслуги… Мы здесь жили задолго до них, а прикочевали сюда с горы Арарат, где, как известно, пристал Ноев ковчег.
— Бабушка! — хором требовали мышата продолжения, хотя воспоминания расстроили старушку. Любопытство внуков всегда бывает жестоким, когда вынь да положь им самую всамделишную правду. — Бабуля, ты хотела рассказать про нашего дедушку и про то, как он погиб.
— Ваш дедушка был достославный Мышин, храбрый до отчаянности. Он выжидал, когда рыжий котофей разнежится, убаюкает себя мурлыканьем, закроет глазищи и заснет после сытного обеда. Дедушка по стенке, по стенке подкрадется и — хвать кота за хвост. Пока котяра спросонья сообразит, в чем дело, дедушки и след простыл, только аромат мышиного одеколона да горстка мышиного тмина напоминают о дедовой проделке.
Котище шалел от ярости, впивался когтями и изголовье кушетки и раздирал обивку, словно мышиную шкурку. А после жаловался хозяевам, дескать, что только эти мыши вытворяют, — все, злодей, сваливал на нас…
Однажды дедушка потихоньку влез по занавеске на карниз и оттуда, с головокружительной высоты, изводил котофея, как только мог. Кот бросился на окно, будто его кипятком ошпарили; мурлыка был весьма упитанный, занавеска разорвалась, и он шмякнулся на спину, хоть и говорят, будто коты всегда на четыре лапы падают. Хозяйка отхлестала его мокрой тряпкой и выгнала вон. А мы наконец вволю помышковали на большом мохнатом ковре в поисках сладких крошек. Даже в кухню забрались…
Измывался дедушка над котом всячески, изощрялся как мог: «Обжора ты ненасытная! Рохля ленивая! Пентюх и растяпа — мышу изловить не можешь!»
Только котофей развалится в кресле (когда хозяев дома нету) да размурлыкается, себя ублажая, а дедушка уже в другом углу скребется, шебаршит, точно кто травинкой ухо щекочет. Кот прыг с кресла — и в погоню, а дед в щелку под плинтус, только его и видели — вечный кошмар котовый. Кот, разогнавшись по натертому до блеска паркету, шмякнется мордой об стену, а после сидит и долго трясет головой, обалдев от удивления и ярости.
«Мер-р-р-зкий мыш-ш-шищ-щ-ще!» — шипел он и клялся отомстить, меня же охватывал ужас, дурные предчувствия не давали покоя: я видела себя в трауре, когда раздавалось исступленное кошачье фырканье: «Уж добер-р-русь я до тебя! Р-р-разор-р-рву в клочья!»
Я так умоляла дедушку, заклинала его хвостиками наших детей — все напрасно… Он надеялся на быстрые свои ноги, играл с огнем. Вот и настал черный день…
Бабушка закрыла мордочку лапками и долго печально молчала. В подполе все стихло, только под кадушкой жабы устраивались спать поудобнее, взбивали подушки, пан Жаб чмокнул жену в лоб, звякнул поставленный на стол подсвечник. Лишь комары, в поисках убежища от холодной ночи облепившие шероховатую стену, едва слышным звоном нарушали мертвую тишину. Да огромная осенняя луна даже в подпол протянула свой зеленый луч.
— Неужели у дедушки лапка подвернулась? — запищал маленький Мышик. — И кот схватил его?
— Какое там… Не родился на свет такой кот, чтобы сцапать дедушку! Судьба вашего деда предначертана была в звездах, и пробил его час, не предсказанный земными часами, час смерти.
Однажды, в самый Новый год, заприметив, что кот удалился в сад, дедушка, известный среди мышей альпинист, взобрался по складкам низко опущенной скатерти на стол и там наслаждался сладкой крошкой, которой посыпают торты. Тут вошла служанка с веником и ведро поставила у стола. Дедушка, убегая, съехал прямо в ведро. Вотще пытался он выкарабкаться — слишком высоко. Будь хоть немного мусора на дне или веник в ведре останься… Нет спасенья. Цинковый колодец, а на самом дне притаился дедушка.
Баба увидела его. Только люди бывают столь жестокосердны: она крикнула кота. Наш недруг оперся лапами о край ведра, поточил острые, точно серпы, когти. Они с дедом долго мерили друг друга взглядами. Кот не хотел лезть в воду, выразительно глянул на женщину, и она наклонила ведро.
Оставался один шанс на тысячу — прыгнуть палачу в морду, вцепиться меж глаз, по котовой спине шмыгнуть в угол, в нору.
«А, попался, мер-р-рзавец», — торжествовал котофей.
