Станислав Романов - Больше, чем игра
Воронин не стал спрашивать, по какому адресу они едут, что там за трупы. У другого следователя спросил бы, у Копаева — не хотел. Копаева он недолюбливал. Прокурорский следователь взял за привычку разговаривать с Ворониным какими-то многозначительными намеками, как будто знал за ним некую мрачную тайну. Воронина эта манера сильно раздражала, но он сдерживался, демонстрируя полное непонимание и неприятие скользких вопросов.
Вот и сейчас не обошлось без этого.
— А вы быстро собрались, — сказал Копаев Воронину, обернувшись с переднего сиденья. — Мы еще не успели подъехать, а вы уже тут как тут, словно ждали вызова…
— В дежурную неделю я всегда жду вызова, — сухо ответил Воронин и, демонстративно отвернувшись, стал смотреть в мутное оконце на улицу, на грузные темные туши спящих домов.
Копаев хмыкнул, но больше ничего не добавил. Так и молчали всю дорогу. Даже Дементьев, который обычно всегда рассказывал потешные байки из милицейской жизни, не проронил ни слова и, вообще, был необычно мрачен.
Впрочем, молчали недолго, потому что ехать было недалеко.
Новый пятиэтажный дом на улице Свердлова строили турецкие рабочие. Еще совсем недавно, каких-нибудь пару месяцев назад, на этом самом месте торчали две трехэтажные коммуналки уродливо-казарменного вида, слепленные из дрянного бурого кирпича еще в эпоху первых пятилеток, но их снесли под корешок и даже выкорчевали фундамент, чтобы построить новый многоквартирный дом европейского типа. Турки работали быстро и качественно, никакое СМУ за ними не угналось бы, — примерно за месяц с нуля поднялись три этажа и начался четвертый. Воронин уже видел несколько таких, построенных турецкими рабочими, домов. Ничего сверхъестественного в них, в общем, не было — нормальные многоквартирные дома, просто построенные по всем евростандартам. Кирпичная девятиэтажка с квартирами якобы улучшенной планировки, в какой имел счастье проживать Воронин, до евростандартов не дотягивала. Про унылые панельные коробки, коих в изобилии было понатыкано на окраинах города, нечего было и говорить.
Уазик вкатился на стройку через ворота, открытые в дощатом заборе и остановился возле коренастого взъерошенного мужичка, одетого в замурзанную спецовку. Воронин определил в мужичке сторожа, на турка тот не походил даже со спины. Хлопая дверцами, Воронин, Копаев, Дементьев полезли из машины. Толик остался за рулем, заглушил двигатель и закурил дешевую сигаретку без фильтра — то ли Приму, то ли Стрелу.
— Вы — сторож? — спросил Копаев у местного мужичка.
— Угу, — угрюмо буркнул тот в ответ.
— Это вы звонили в милицию?
— Угу.
— Это вы обнаружили тела?
— Угу.
Черт его побери, — раздраженно подумал Воронин. — Ухает, как филин. Хоть бы одно слово сказал по-человечески. По-русски даже турки разговаривать умеют.
— Показывайте, — сказал Копаев, и сторож повел их по голой лестнице, где пахло цементной пылью, наверх на недостроенный четвертый этаж.
Здесь все было залито холодным бело-голубым ртутным светом двух прожекторов, укрепленных на стреле башенного крана. Нештукатуреные еще кирпичные стены, оконные проемы без рам, бетонный пол… — а на полу, в черной луже застывшей крови, два человеческих тела. Два мертвых человеческих тела.
У Воронина, как это часто бывало в последнее время, возникло странное ощущение, как будто он — всего лишь персонаж в некой пьесе и играет малопонятную роль, а кто-то невидимый наблюдает со стороны, из-за левого плеча…
Итак, два мертвых тела. Один, совсем молодой парень, лет двадцать-двадцать пять, лежит навзничь, и грудь его разрублена наискосок от левого плеча к правому боку. Другой, грузный мужчина, лежит ничком, в двух шагах поодаль, лица не видно, раны не видно, но крови вокруг много.
— Так-так, — скрипуче произносит Копаев, — похоже, у нас тут еще два человека, зарубленных насмерть.
Он поворачивается к Воронину.
— До скольки уже дошел общий счет подобных жертв?
— Я не веду такую статистику, — так же сухо, как и раньше, отвечает Воронин.
Копаев обжигает его пронзительным рентгеновским взглядом и говорит:
— Делай, что полагается, эксперт.
Воронин раскрывает свой чемоданчик, достает фотоаппарат.
Подает голос опер Дементьев.
— Может, понятых организовать? — спрашивает он у следователя прокуратуры.
— Какие, к черту, понятые? — морщится Копаев. — Да тут работы на час-полтора, не меньше. Кто станет посреди ночи полтора часа торчать между ментами и жмуриками?
Вот вам наглядная разница между понятиями де-юре и де-факто, — думает Воронин, подготавливая к съемке фотоаппарат. — Де-юре: понятые должны присутствовать на месте происшествия с самого начала оперативно-следственных работ. Де-факто: так не бывает почти никогда. Копаев здесь, в общем, прав: нормальные люди сейчас спят, а не спят преступники, ну и мы не дремлем. Да к тому же наши граждане очень несознательны, не желают они свой гражданский долг исполнять, не хотят зачастую в понятые идти, и всегда надо их очень долго уговаривать и убеждать. Да и вообще, лишний народ на месте преступления — это только лишняя помеха работе. Так что мы уж и без понятых как-нибудь…
— Возьмете потом пару человек из тех, что в клетке сидят, они вам протокол и подпишут, — говорит Воронин Дементьеву.
Дементьев кивает, он и сам прекрасно знает, как все это делается, просто ему тоже не нравится Копаев, и подоставать следователя — не грех.
Воронин усмехается.
Копаев замечает его усмешку и недовольно скрипит:
— Ты, давай, не улыбайся, а следы ищи, улики.
— Какие тут следы — пол бетонный, стены кирпичные. Голяк, — ворчит Воронин, смотрит себе под ноги и спохватывается: — Погоди-ка…
— Что там? — Копаев тоже опускает глаза.
Видимо, кровь одной из жертв забрызгала обувь убийцы: на полу, припорошенном тонким слоем цементной пыли, Воронин разглядел несколько слабеющих кровавых отпечатков фрагмента рельефной кроссовочной подошвы; следы вели от трупов к лестнице.
— Были следы, только мы сами их затоптали, — говорит Воронин, оглядываясь.
— Херня это, а не следы, — авторитетно заявляет Дементьев, переминаясь с ноги на ногу возле выхода на лестницу. — По ним все равно ни хрена не поймешь.
— Пока я не закончу, стойте на одном месте и ногами не сучите, — строго предупреждает всех Воронин и приступает к фотосъемке. Он фиксирует на пленку каждый из кровавых отпечатков на полу, укладывая рядом масштабную линейку. Затем фотографирует оба трупа вместе и каждый по отдельности. Потом, крупным планом, он снимет страшную рану на груди молодого парня.
