Макс Мах - Сумеречный клинок
— Так вы, мастер, крючкотвор, выходит?
— Да, я доктор юриспруденции.
— Юрис… что? А, бог с ней! Выпьем!
— Выпьем! А документы? Не могут же их принимать на воспитание без документов? — Вот что интересовало частного поверенного Керста, вот ради чего он пересек бушующее море.
— Бумаги, это да! Все чин по чину! Магистрат, секретари княгини, суд… — Магнус Дейри моргнул, поморщился и протянул руку за вновь наполненной — не иначе как промыслом божьим — стопкой. — Вы что же думаете, мастер… Н-нет, раз вы крючкотвор, то вас следует мэтром величать, или как?
— Пусть мэтром…
— О! Выпьем, мэтр Керст! Божья слеза…
— А…
— Нет, не так, мэтр Керст! Есть, верно, и такие, кто прямо из монастырских приютов… Родились, и все — уже в корзинке на паперти, и хорошо, если имя имеется, а чаще и того нет! Но есть еще и такие, мой господин, кто через стражу и суд поступают… Только тсс! Об этом говорить нельзя, княгиня гневается, да и Ада, курва… Девки, мэтр Керст, шлюхи малолетние, а туда же — в девы-компаньонки, как чистые! Эх!
— Выпьем! — не дожидаясь, пока Магнус сообразит, что сболтнул лишнего, предлагает Сандер. — И где же хранятся эти бумаги?
Бумаги — вот суть того дела, ради которого Сандер Керст бросил жребий, в прямом смысле слова отдавшись на волю волн. Вернее, бумаги — та ниточка, что приведет его к цели, но сама цель…
«Боже правый!» — получалось, что он уже всего лишь в шаге от приза ценою в Судьбу!
«Знать бы еще, о чей судьбе речь… — подумал мэтр Керст мимолетно, опрокидывая вместе с Магнусом Дейри очередную стопку холодной, как снег, и крепкой, словно жидкий огонь, водки. — Ну, там посмотрим…»
И то верно, Сандер Керст вырос и жил с идеей, что человек сам кузнец своего счастья, и никто, ни люди, ни боги не сделают для него того, что может и должен сделать для себя он сам.
5 Двенадцатого листобоя 1647— А если по чарке за знакомство?
Торговец дровами оказался необычайно интересным собеседником, но главное — чрезвычайно информированным, и, хотя Виктор не знал пока, зачем ему все это знать, интуиция подсказывала — слушай, запоминай, еще пригодится.
— Развезет, поди, с устатку, — засомневался было Миха, но Виктор не позволил паузе затянуться более чем на мгновение.
— Четыре бренди, парень! — крикнул он половому. — И побыстрее.
— Вам сливовый или яблочный? — поинтересовался парень, поспешая к стойке, за которой на полках выстроились разнокалиберные бутыли и кувшины. Он уже чувствовал запах чаевых, и спешил угодить щедрому человеку. Ну, а откуда половые знают, кто и сколько оставит чаевых — предмет сродни черной магии. Нет ответа, да и не следует искать.
— Сливовый! — ответил на немой вопрос Виктора торговец дровами. — В этом году сливовица хороша удалась, а яблочный бренди мы с верховьев Изера завозим. Иногда бывает ничего, но чаще не очень.
— Значит, сливовица! — кивнул ди Крей. — А кстати, что это вы сказали, что в замке дров совсем не осталось?
— Так где ж тут напастись! — всплеснул руками Миха. — Известное дело — Осенний бал! А это, почитай, три воза дров на один только палас. Восемь больших каминов, — поднял он вверх указательный палец. — Два в торцах и по три вдоль каждой стены. А осень нынче выдалась сырая, холодная, а дамы в шелках…
6 Одиннадцатого листобоя 1647 года— Ах! — взволнованно выдохнула Теа, и ее чудные голубые глазки испуганной птицей метнулись куда-то в сторону, вернулись, словно бы не зная, чем себя занять, рассеянные и тревожные одновременно, потупились скромно и неожиданно взметнулись вверх, принимая и отражая взгляд лейтенанта Теллера. — Ах, сударь, не знаю, что вам и сказать… Третий танец…
И в этот момент условную тишину главного зала, похожую на самом деле на тихий рокот прибоя, каким он слышится в глубоком гроте, нарушили чувственные звуки двух играющих в унисон спинетов.[2] Аллеманда…[3]
— Но, Теа! Молю вас…
Это прозвучало весьма трогательно, но главное — многообещающе…
— Я… — Она запнулась и начала краснеть, краснела же Теа Альфен виртуозно и крайне соблазнительно. Соблазн нарастал по мере того, как румянец стекал по ее белоснежной коже от щек по подбородку и скулам вниз, к шее, плечам и спрятанным за высоким вырезом бального платья упругим грудкам. Впрочем, об их упругости лейтенант судить пока не мог, но ему хватало и того, что видели его глаза. — Это так странно… Я, право, не знаю… — лепетала девушка, а мелодия уже плела между делом узор, и росла череда входящих в танец пар.
— Вы испуганы?
— Здесь люди!
— Ах, да! Простите! Я хотел… Может быть, отойдем туда, за колонны…
— Нет, что вы! Впрочем, возможно, но… нет-нет, не туда, туда…
Теа обернулась не вправо, куда звал ее Роберт, а влево, и он пошел за ней как приклеенный. Шаг, два шага… Казалось, что они тоже включились в танец.
— Сюда! — Теа шагнула за колонну. — О!
Теперь и лейтенант увидел, что за колонной в стене имеется дверь, и створка ее приоткрыта.
— Мгновение, сударыня!
Все-таки, несмотря на молодость, Роберт был военным с головы до ног. Увидев дверь, он смело пошел на разведку и уже через мгновение позвал за собой девушку.
— Сюда, Теа! Здесь никого нет!
— Но… — Тем не менее она пошла на зов.
— Теперь мы одни, и я… — Лейтенант едва успел закрыть за собой дверь и обернуться к Теа, но на большее судьба не отпустила ему ни одного лишнего мгновения.
Хлопнула, распахиваясь, другая дверь, и резкий с носовым оттенком голос потребовал Роберта Теллера к ответу.
— Что здесь происходит?! Фройляйн Альфен, как вы оказались здесь наедине с этим мужчиной?! Офицер, кто вы такой?! Представьтесь!
— Я…
Лейтенант оглянулся на голос, увидел говорившую и лишился дара речи. Мог лишиться и рассудка, но в княжеской гвардии сосунков не держат.
И вот они стоят: Теа Альфен, белокожая и золотоволосая, похожая на маленького испуганного ангела, высокий и массивный Роберт Теллер, обескураженный неловкостью ситуации, в которую ненароком угодил, и Ариена, княгиня Альм и Ши, владетельница Аля, Колта и Сорнея, на строгом лице которой осень листопада уступает место суровой зиме. За спиной княгини толпятся дамы ее свиты.
«Какой позор! — с ужасом думает лейтенант, ощущая, как ледяные ручьи начинают стекать по его спине. — Я опозорил род и имя, я нарушил доверие князя… Все кончено!»
— Есть ли что-то, что могло бы оправдать ваше в высшей степени предосудительное поведение?
Кого она вопрошала? На кого обращала свой гнев?
