Глен Кук - Меченосец
Подмога явилась через четыре дня — две сотни пеших. Просто смешно по сравнению с несметными тысячами рядом, за границей. И противники явно не считали Касалиф помехой. Каждый день маршировали, упражнялись в исполнении команд, потом отдыхали. Готфрида это бесило: они что, вовсе к штурму готовиться не собираются?
Прошел месяц. Долвин прислал гонца, осведомляясь, сколько еще его люди будут сидеть без дела — они в другом месте нужны.
Затем явился Нерода и снова в тех же выражениях потребовал меч. Сафайр ответил как и в прошлый раз. Что еще он мог сделать? Как отдать то, чем не владеешь, к тому же, возможно, вовсе несуществующее?
— Император всех людей просил сказать еще кое-что: милостью своей он жалует тебе два дня. Ты можешь снасти себя и других.
— Передай ему, пусть катится в тартарары!
Готфрид отца не любил: тот все, все делал не так, как большинство взрослых. Но какой же он сильный и храбрый!
Нерода вернулся в Гревнинг. Армии Востока разом стряхнули сонное оцепенение и во время очередных упражнений двигались необыкновенно быстро, четко и слаженно. Анье была поражена, Готфрид — испуган. В замке воцарилось уныние.
На военном совете вечером Саймен выпалил:
— Мы их встретим лицом к лицу, в поле!
— Глупости! — рявкнул сафайр. — С шестью рыцарями? На одного тоала не хватит!
— Могло быть семь, — робко начал Готфрид.
— Заткнись! Если полезут, со стен отобьемся. Они за каждый фут нашей земли заплатят сторицей! А мы продержимся до помощи союзников.
К Долвину послали гонца с известием о грядущем штурме, но сафайр не слишком ожидал подмоги или хотя бы ответа. Даже вера его жены в единый Запад пошатнулась: до сих пор соседи никак себя не проявили, даже символически.
Хаген, по наущению Анье, спросил у отца:
— Может, все-таки стоит отослать женщин и детей в Катиш? Там крепость куда мощнее.
Сафайр побледнел, лицо его сделалось вдруг старым и усталым. Вместо ярости в глазах теперь виделся лишь страх.
— Нет. Как сказал, так и будет, — прошептал он чуть слышно. — Мы выполним свой долг. Все мы.
Отец, отец… Как ненавидеть тебя такого и как любить? Готфрид глянул на Анье, пожал плечами.
Плаен пытался возражать, но сафайр грубо оборвал его.
— Спорить тут не о чем. Мы собрались обсудить, как сохранить Касалиф. Что будем делать?
— Бесполезно тут что-то делать, — отозвался учитель. — Разве что Великий меч наколдовать.
— Это не ответ, послушник Плаен! К чему ты способен, кроме пустословия? Я хоть владею парой простых заклинаний. А ты?
— Могу красивые огоньки запускать. Микстуры делать. Яды тоже. Но травить ими вентимильцев придется вам.
— Так я и думал! Ты бесполезней волос на руках. И зачем я поддался на уговоры и нанял тебя?
Готфрид и Анье удивленно переглянулись: думали, отец выискал им учителя, а выходит, наоборот.
Затем совет превратился в спор между сафайром и Бельтаром. Да еще Плаен вставлял слово-другое. Сафайрина с потомством сидели молча и слушали.
— Значит, так, — подытожил отец. — Необходимо сражаться. Нужно собраться с силами и сдерживать их, сколько сможем. Если повезет, подоспеет помощь союза.
Позже, когда Готфрид с сестрой стояли на стене, глядя на холодные, искристые, насмешливые звезды, она сказала:
— Отец снова не верит своим словам. Не будет помощи от союза. Не выиграем мы времени у миньяка, он расколет Касалиф, выковыряет нас и съест.
— Не говори так о сафайре. Он упорный и сильный.
— Мне страшно. — Девушка взяла руку брата холодными влажными пальцами. — Очень страшно.
— И мне, — прошептал Готфрид. — Слишком он гордый. Никто б и слова не сказал, если бы вы с мамой уехали в Катиш.
Несколько минут они молчали, но вдруг Анье вскрикнула и указала левой рукой на восток. Там, невысоко над горизонтом, пылала комета.
— Смотри! Даже на папином веку их не было! Грядут суровые времена!
Девушка покачала головой, ее пальцы задрожали.
— Готфрид, вспомни, пожалуйста, ты ведь слушал внимательней меня. Плаен говорил, что комета явилась перед Войной Братьев?
— Да. Посмотри на крестьян.
Вблизи Касалифа располагалось несколько селений. Именно их должен был защитить сафайр. Теперь они светились множеством огней — костры, факелы, пожары.
— Они уходят в горы, мерцающая змейка тянется от деревни к Савою.
— Тоже увидели комету.
— Ты погляди: дома жгут!
В покинутых дворах одна за другой занимались лачуги.
— Думаешь, кто-нибудь из них явится в замок?
Готфрид увидел, как из другой деревни появилась цепочка огоньков и как вспыхнули дома.
— Вряд ли. Они знают, что Касалиф обречен. Чего им соваться в мышеловку?
Хотя сафайр и выполнял свой долг перед крестьянами, а те попросту трусливо удирали, юноша их не винил — они поступают разумно.
— Готфрид, ты же не возненавидишь меня, если я убегу?
— Нет. Но и гордиться тобой не буду.
— Слушай, ведь мы могли бы вместе. Если прямо сейчас…
— Нет.
— Я боюсь.
— Знаю.
Итак, впервые в своей жизни Анье никого не могла уговорить и ничего не могла поделать. Воистину жестока открывающаяся вдруг правда, что ты вовсе не пуп мира, не любимое, балуемое всеми чадо, что от тебя отмахиваются и деваться некуда.
Девушка выпустила руку брата, тихо пожелала спокойной ночи и, ссутулившись, поплелась прочь.
Готфрид остался посмотреть на пожары, на комету, серебряным лезвием рассекшую небо, на россыпь бесчисленных костров вентимильской армии и суету подле них. Великий меч, надо же! С чего миньяк придумал столь нелепый повод для войны? Просто чтобы потребовать невозможного и наказать за неисполнение?
Впрочем, к чему ломать голову? Сейчас все это уже не имеет значения.
Весь следующий день черная вентимильская пехота упражнялась, выказывая безукоризненную сноровку. Готфрид подслушал бормотание Бельтара: «Они что, вышколенностью нас запугать решили? Как на параде!»
Отец и старшие братья объезжали окрестности, собирая припасы, а Готфрид попросту сидел и ждал. Впрочем, осмотр тоже оказался почти бесполезным: крестьяне все унесли с собой.
Бельтар и воины Долвина старались укрепить подходы к замку. Правда, возня с ловушками и ямами навряд ли поможет — скорее, начальник хотел занять людей, чтобы те не думали о завтрашнем штурме.
Спустилась ночь, а от Долвина послания так и не пришло. Ни от короля, ни от союза — ничего. Солдаты смотрели все угрюмее. За день Готфрид не услышал ни слова от матери.
Следующим утром — того хуже. Если и раскрывали рты, то чтобы рявкнуть или выругаться. И — ни гонца, ни весточки. Готфрид накануне почти не спал. Подремав, поднимался на стену, чтобы посмотреть на комету. Часовые, обычно приветливые и дружелюбные, молча проходили мимо. Юноша наткнулся и на отца, глядевшего в сторону вражеского лагеря. Они постояли рядом пару минут, но тоже не обменялись ни словом.
