Валерия Комарова - Аметистовая вьюга
— Странные они. Не боятся, — произнес шедший рядом Лис. Ему руки связали освященной верёвкой. Глупцы — словно она способна удержать оборотня. Мне приходилось хуже. Кроме инстинктов Нюхача, врождённого дара, магия мне была не доступна, блокировалась крестом, который снять мог лишь священник. А без силы я — обычная человеческая девушка, не способная справиться даже с одним мужчиной.
— А что, обычно тебя боятся? — съязвила я. — Лис, боюсь тебя разочаровать, но ты не выглядишь опасным. Даже оборотнем — и то. Боюсь даже предположить, кем ты оборачиваешься. Не мышкой ли?
— Лисом оборачиваюсь, — серьёзно ответил он, дергая на себя верёвку, да так, что священник, державший в руках свободный конец, не удержался на ногах и покатился по земле, пачкая парадное облачение и сдавленно шипя. Пока его поднимали и отряхивали, Лис стоял спокойно, разглядывал собравшихся посмотреть деревенских. В конце концов, он заключил: — Говорил я, что ничего хорошего от помесков ждать не придётся. Ни рыба — ни мясо. Ни одной души нет. Все уйдут в хаос, да даже кошмарами не станут — растворятся, исчезнут. Пора менять Законы, хватит смертную кровь портить.
В этот момент он не выглядел ни смешным, ни нелепым. Как-то неуловимо изменился. Вроде бы и прежним остался, но вот сейчас я видела перед собой не человека — Старшего. Мудрого.
— Ну что, нелюдь, оденешь моей Горыське ленту? — спросил староста, когда нас вывели на утоптанную площадку перед его домом, к вбитому в землю столбу, обложенному хворостом. Да что ж такое?! Ну почему Старших и магов всегда порываются сжечь? Нет бы, топить — но именно пламя, как считается, смывает грехи.
— Ленту? Человеку? — Пахнуло презрением, скукой и уверенностью. — Даже если бы я совершил подобную глупость, моя избранница не дожила бы до свадьбы. Моя семья не поняла бы шутки… Альянсы со смертными это словно с животными спариваться, если не хуже.
Я тихо застонала, закрывая глаза. Лис — ты действительно дурак, или притворяешься? Ну, к чему тебе это представление? Самоуверенный мальчишка. Даже оборотню не под силу перебить стольких вооруженных крестьян. Из подвала ты выбраться мог, верю, но здесь — не подвал. Если ты срочно не отрастишь крылья, что, по твоим же словам, невозможно, ибо лисам не дано, нам не спастись.
Глупая-глупая Рани. Снова я попалась на своей доверчивости. Поверила, что возомнивший себя моим хозяином Старший вытащит из беды, а уж вопрос принадлежности решила обговорить по факту спасения. Вот теперь и умру. И напишут на моей могилке: «Собственность оборотня». Да что я себя обманываю? Не напишут. Не будет могилки. Сожгут, а пепел над текучей водой развеют, дабы не оскверняла Мать-Землю.
Вот Хаос! Говорили мне наставники, чтобы не связывалась со Старшими. Магам Единый велел истреблять поганое семя, не зря велел.
Я не сопротивлялась, когда меня привязывали к столбу. Не сопротивлялась, когда священник стянул с меня левую перчатку. А вот правую не смог. Совет позаботился, чтобы печать не мог снять никто, даже я сама. Но хватило и знака на левой — Ни-ра. Даже крестьяне знают его. Даже им известен Закон. Да ответят дети за родителей… Моя мать, Адьена Искра, была повинна в убийствах людей. Она использовала свой дар во вред простым, неодарённым. Её приговорили к Проклятию. Её и весь её гнилой род — до тринадцатого колена.
Моя смерть ничем им не грозит. Даже если приедут с Совета разбираться, признают невиновность убийц. Да и не убийц — палачей. У Проклятых нет никаких прав. Даже права на жизнь. И пусть мне кажется несправедливым то, что приходится отвечать за грехи, совершённые не мной, ничего это не меняет.
— Боишься, Рани? — раздалось сзади. Нас привязали спина к спине. — Не бойся, не время ещё костры жечь. Листопад ещё владеет этим миром — не даст пропасть, не уступит Огню. А и сам Огонь возмутится. Не его я, он чужого не возьмёт.
Я заскрипела зубами. Ну что тут сказать? Утешает лишь, что самоуверенный горе-спаситель — самоназванный хозяин сгорит вместе со мной. Вместе пеплом по ветру полетим.
Священник тем временем торжественно сообщил «грязному нелюдю», что у того есть право на последнее желание. Меня и в этом обошли — не положено.
— Есть у меня желание, — покладисто сообщил служителю Единого Всемилостивого и Всепрощающего Лис. — Вопрос есть. Ответишь — считай, исполнил долг. Скажи мне, человек, есть ли в этом мире хоть что-то, что оправдывает его существование?
Кто-то в толпе сплюнул. Раздались крики, дескать, чего с ним разговаривать, жечь надо такого умного. Но священник не торопился. Я не видела происходящего за моей спиной, но чувствовала его суровый взгляд.
— А ты что, не видишь смысла? — спросил он. — Единый создал его, и создал прекраснейшим из миров. А ты, нелюдь, говоришь, что его существование напрасно?
— Значит, он достоин существования потому, что его кто-то создал. Глупо. Запомни, человек, сам по себе этот мир не стоит и выеденного яйца. Лишь что-то или кто-то В НЁМ может послужить оправданием тому, что хаос ещё не прорвал Грань. — Лис тяжело вздохнул. Под лопаткой, как назло, зудело. Я уже готова была сама поторопить поджигателей — двух мальчишек с факелами, стоящих рядом. Я попыталась почесать спину о столб, но примотали меня так крепко, что не удалось. А Лис тут рассуждает о мире и о смысле. Ненавижу Старших! Настолько, насколько вообще могу кого-то ненавидеть.
Тут мой взгляд зацепился за досадливо морщащегося охотника, стоявшего чуть в стороне, у плетня. К его ногам жалась золотистая поджарая псина с умными глазами и пушистым хвостом. Охотник грыз мундштук трубки и покачивал головой. Похоже, не нравилось ему происходящее, но благоразумия хватало на то, чтобы не вмешиваться.
— Поджигайте, — плюнул священник. — Горите вы, отродья, в пламени.
— Ну-ну, — спокойно ответил оборотень. — Попробуйте сжечь. Посмотрим, удастся ли вам.
Страха нет. Только тупая обречённость, только усталость. Эти чувства мне доступны. Мне давно надоело бороться, уже не хочется жить. Это было лишь вопросом времени.
У этого мира нет смысла существования, нет его и у меня. Не считать же за него бесконечный путь, бесконечную борьбу за то, во что я не верю.
Дым. Горечь на языке. Я вжимаюсь в столб, словно пытаюсь слиться с ним. Это не страх — всего лишь рефлекс тела. Я жить не хочу, но оно — да. Охотничий пёс тихо подвывает. Ну что ты? По ком ты плачешь, Верный? По мне? Или по этому миру, которому совсем не стоит существовать?
Дым разъедает глаза. Сволочи, пожалели сухого хвороста, обрекли на удушье. Пламя не успеет добраться до меня, к этому времени я уже ничего не буду чувствовать. Даже магам нужно дышать…
