Андрэ Нортон - Сказания Колдовского мира
Но сильней была отцовская воля: сказал он, что до поры место сына здесь, хранить он должен меня и Ауфрику. Но поклялся тогда, что вскоре пошлет за Элином, и согласился тот с решением отца.
Не сразу уехал отец, на несколько дней и ночей засел он в кузнице. Но сперва, взяв черного пони, отправился в горы. А вернулся с вьюками тяжелых слитков металла, сплавленных из старинных изделий.
Из металла этого с помощью Калеба сковал он два меча и две тонкие гибкие кольчуги. Одну отдал Элину, другую — мне. Положив их перед нами, он сказал, и было понятно, что слова эти следует запомнить и не забывать в грядущие дни.
— Нет у меня ее дара предвидения, — редко упоминал он мать, и никогда по имени, словно была она великой госпожой, перед которой склонялся он с почтением и благоговением. — Но приснилось мне, что ждет вас обоих впереди испытание, одолеть которое можно, лишь перепоясавшись не одной волей и стойкостью, присущей тебе, дочь моя. Хотя не как с девушкой обращался я с тобой…
Не найдя более слов, погладил он кольчугу, словно платье из шелка, резко повернулся и вышел, прежде чем успела я что-нибудь сказать в ответ. А на рассвете отправился он горной тропою в Вестдейл. И мы никогда больше не видели его.
Прошел год Огненного Тролля, а мы все еще спокойно жили в нашей зажатой скалами Роби. Но не пришлось Омунду отправиться, как обычно в конце года, в Джорби: из-за горы пришли истерзанные люди и сказали, что пал Джорби перед врагом в ночь, полную кровавого бесчинства и разбоя. А крепость Вестдейла осаждена врагами.
Жители деревни собрались на совет. Хоть и прожили они всю жизнь у моря, выходило теперь, что погибель сулит оно им, а бегство в горы обещает жизнь. Молодежь и бессемейные предлагали остаться на месте, но остальные считали, что лучше бросить деревню и вернуться, когда уйдут восвояси пришельцы.
Услышав рассказы беженцев о кровавом погроме, сразу заторопились жители Роби и решили бежать немедля.
Пока шли споры, брат мой слушал все речи молча. Но видела я, что все для себя решил он. И когда мы вернулись домой, то сказала ему:
— Настало время, когда меч не должен оставаться более в ножнах. Если ты решил — уходи, и мы благословим тебя в дорогу. Здесь ты больше не нужен, ведь в горах мы будем в безопасности; никто не знает их секретов лучше нас с Ауфрикой.
Помолчал он, не отводя от меня глаз, и молвил:
— Зову крови моей не могу противиться, и так уже целый год заточен я в деревне, связанный данным отцу обещанием.
Подошла я к сундуку Ауфрики, а она сидела у очага на стуле, смотрела на меня и молчала. Достала оттуда драконью чашу. Поставила на стол между нами и дала скользнуть платку вниз, и обеими руками смело обхватила холодный металл. Так сидела я несколько мгновений.
Со своего места поднялась Ауфрика, порылась в припасах и достала бутыль травяного настоя, которую никогда не откупоривала прежде. Зубами вынула пробку и крепко держала бутыль обеими руками, словно и каплю боялась пролить на землю. Плеснула из нее Мудрая Женщина в чашу густую золотистую жидкость, пряный запах наполнил комнату, и было в нем изобилие щедрого урожая и дремотная сытость ранней осени.
Наполовину наполнила она чашу, которую я держала, а потом отступила, и мы с Элином остались стоять лицом к лицу. Опустила я сосуд на стол, взяла брата за руки, положила их на гладкое серебро.
— Пей, — сказала я, — пей половину. На прощание мы должны осушить эту чашу.
Ни о чем не спрашивая, поднял он чашу двумя руками и не опускал, пока глоток за глотком не выпил половину. В свой черед взяла я сосуд и допила все, что осталось.
— В разлуке, — сказала я ему, — по чаше этой прочту я твою судьбу. Если все будет хорошо, серебро останется чистым. Но если оно помутнеет…
Он не дал мне закончить:
— Сейчас война, сестра. И мужчина не может вечно ходить безопасной тропой.
— Все это так. Но и зло иногда можно ослабить или обратить в добро.
Элин нетерпеливо отмахнулся. Никогда не интересовали его мудрость и знания, словно бы и не ценил он их вовсе. Но и мы никогда не говорили об этом. Так поступили и теперь.
С облегчением убрала я чашу и вместе с Ауфрикой занялась сборами. Дали мы Элину в путь питья и еды, одеяло, чтобы спать в тепле, да мешочек с целебными травами. И ушел он, как ушел отец.
А на следующий день оставили Робь и все остальные. Кое-кто из молодежи последовал за братом, необученным оруженосцем. Ведь хоть и молод был брат, но владел он мечом и другим оружием, а потому главенствовал над ними. Прочие заложили засовы на дверях, навьючили пони и отправились в горы.
Зима выдалась суровой. Сперва укрылись мы в деревеньке подальше от берега, а потом, когда дошли до нас слухи о вторжении, перебрались подальше, на пустошь. Там и жили мы в пещерах и на скорую руку сколоченных укрытиях. По слухам, враги продвигались, отхватывая от Высшего Халлака все новые и новые куски.
Часто люди обращались к нам с Ауфрикой за помощью, но не только раны исцеляли мы, когда забредали к нам раненные в проигранных битвах скитальцы, приходилось лечить и болезни — много было их от голода, суровой жизни и потери надежды. В любой момент могла нагрянуть беда, и я всегда носила выкованную отцом кольчугу и привыкла к тяжести меча на поясе. Научилась я и охотиться с луком — и не только на зверей, чтобы насытиться, но и на тех двуногих, что не прочь были поохотиться на нас самих и на скромные наши пожитки.
Как всегда случается, когда нет на земле закона, лишь война да война, и осенью, и зимой, и весной, объявились и среди нас гнусные шакалы, рыскавшие повсюду и обиравшие тех, кто не мог защитить себя сам. Таких я убивала и не сожалела об этом, ведь убитые мною уже не были людьми.
Лишь чашу всегда брала я с собой, и каждое утро доставала ее, чтобы посмотреть. Блеск ее не затмевался, и я знала, что с Элином все в порядке. Иногда пыталась я дотянуться до него мыслью во сне, с помощью сонного зелья. Но при пробуждении оставались лишь смутные воспоминания. Как жаждала я тогда знать все, что знала мать моя, и чего не могла дать мне Ауфрика!
В наших скитаньях набредали мы иногда на места обитания Древних. Из некоторых приходилось впопыхах бежать, ибо туманом струилась оттуда мерзкая злоба, враждебная людям. Другие пустовали, словно обитавшее в них улетело давным-давно или рассеялось за столетия. Кое-где попадались и приветливые места, туда мы с Ауфрикой ходили, пытаясь вызвать таящееся в сердцевине. Но уменья нашего не хватало, и ничего, кроме внутреннего покоя и облегчения, мы оттуда не уносили. Не ведали мы более годов с их именами, лишь времена года сменялись для нас. На третье лето мы, наконец, обрели безопасность. Кое-кто откололся от нашей компании, выбрав другие дороги. Но небольшая группа жителей Роби во главе с Омундом, теперь согнутым болью в костях, держалась вместе. С нами были его младшие братья, их жены и две его дочери с детьми, чьи мужья ушли вместе с Элином, — иногда я ловила на себе их косые взгляды, но вслух они ничего не говорили, — и еще три семьи с пожилыми мужами во главе.
