Андрэ Нортон - Сказания Колдовского мира
На следующий день воротился он один. Никогда более не вспоминал он свою госпожу, но стал молчаливым, любому готов был помочь, но редко говорил теперь. По-прежнему жил он у Ауфрики и заботился о детях нежнее, чем любой деревенский отец. Но молчали об этом мужчины, исчезла былая легкость общения с ним. Словно долю того, что раньше лежало на госпоже, взвалил он на свои плечи.
2. Тайна чаши
Так начиналась эта история, что стала потом моей жизнью. Все это узнала я большей частью от Ауфрики и чуть-чуть от отца, Лентяя, что приплыл из-за моря. Ведь я Элис.
Кое-что еще рассказала мне Ауфрика о госпоже Лепесток. Ни она, ни мой отец не были родом из Высшего Халлака. Они пришли из Эсткарпа, но отец молчал об их жизни в этой стране, и мать тоже немногое говорила об этом.
Как положено Мудрой, Ауфрика знала травы, заговоры, умела делать амулеты, снимать боль, помогать при родах, имела власть над лесом и горами. Но никогда не пыталась она овладеть высоким волшебством или воззвать к Великим Именам.
Много больше умела мать моя, хотя редко она пользовалась своей Силой. Ауфрика говорила, что большую часть этой Силы мать оставила там, на родине, когда бежала с отцом, но причину этого я так и не узнала.
Из ведьм Эсткарпа была моя мать, чародейка и по рождению, и по воспитанию. Ауфрика была ученицей рядом с ней. Но раз пришлось ей с чем-то расстаться, все былые силы свои в Высшем Халлаке использовать она не могла. Только раз, ради детей, осмелилась она призвать то, к чему обращалась раньше свободно. И дорого заплатила за это — своей жизнью.
— Она бросила руны, — поведала мне Ауфрика, — вот на этом столе, однажды, когда твой отец был далеко. И прочла в них, что дни ее сочтены. Сказала она тогда, что не может оставить своего господина без того, о ком он так мечтал… без сына, который примет из рук его щит и меч. По природе своей такие, как она, детей имеют редко. Ведь надев мантию, протянув руку за жезлом власти, отказываются они от женской сути. Чтобы зачать ребенка, должны они отречься от обетов, а это ужасно. Но она пошла на это ради своего лорда.
— Да, у него есть Элин, — кивнула я. Тогда мой брат действительно был с отцом, на берегу зимнего моря, они готовили лодки к весеннему выходу на ловлю. — Но ведь есть еще и я…
— Да. — Ауфрика усердно толкла сухие травы в горшке на коленях. — Она отправилась в место власти испросить себе сына, но молила и о дочери. Я думаю, она хотела, чтобы кто-нибудь заменил ее здесь. Ты рождена колдуньей, Элис, и хотя понемногу я могу научить тебя, нет у меня знаний твоей матери, — но все, что я знаю, будет твоим.
И странное же воспитание я получила. Если Ауфрика видела во мне дочь моей матери, которую следует пичкать древними знаниями, то отец видел во мне второго сына. Я носила не юбки, как все деревенские девчонки, а штаны и тунику, как мой брат. Так пожелал отец, ему всегда было не по себе, если я появлялась перед ним одетой иначе.
Это было, думала Ауфрика, потому, что чем старше, выше и женственней я становилась, тем больше напоминала ему мать и печалила его. Поэтому я старалась быть как Элин, и отец был мною доволен.
Но не только по внешности хотел отец видеть во мне сына. С ранних лет учил он нас, детей, владеть оружием, и Элина, и меня. Сперва мы фехтовали игрушечными мечами, вырезанными из плавника. Но когда стали старше, выковал он для нас два меча-близнеца. И познала я искусство боя, как знает всякий воин Долины.
Однако согласился он с Ауфрикой в том, чтобы проводила я время и с ней. Вместе искали мы травы в горах, показала она мне заповедные места Древних и поведала о ритуалах и церемониях, которые следует совершать, следя за луной. Увидела я украшенные звездами стены вокруг места, где ворожила мать моя при луне, но вступить туда не дерзала, хотя приносили мы травы и от этих стен.
Много раз видала я и ту чашу, что наворожила мать моя себе на погибель. Ауфрика хранила ее вместе с дорогими ей вещами и никогда не прикасалась к ней голыми руками, а брала через иссиня-зеленый лоскут материи, которую так ценила. Серебряной по цвету была эта чаша, но радугой переливалась поверхность, когда поворачивали ее на свету.
— Серебро дракона… — сказала Ауфрика. — Это серебряная чешуя дракона. Слыхала я о нем лишь в старых легендах, а вот видеть — не доводилось, пока по мольбе госпожи не сотворилась в драконьем огне эта чаша прямо передо мною. Большую Силу дает эта чаша, храни ее крепко.
— Ты говоришь так, словно она моя, — дивилась я чаше, ведь красоты была она несравненной и подобной могла я уже никогда не увидеть.
— Твоя она и будет, когда придет время и нужда приспеет. Твоя она и Элина. Но только ты по природе своей можешь извлечь из нее пользу, — и не сказала Ауфрика тогда ничего больше.
Поведала я об Ауфрике, которая была так близка мне, и об отце моем, что ходил, говорил и жил так, словно тонкая броня отделяла его от остальных людей. Но не говорила я пока об Элине.
Рождены мы были в одно время, но не были копиями друг друга. Только лицом и фигурой были мы схожи. А интересы наши были различными. Элин любил действовать, любил фехтовать и душно было ему в спокойном мирке Роби. Он был безрассуден, и частенько отчитывал его отец, когда заводил он других мальчишек в опасные места. А иногда он стоял рядом с домом и глядел на горы с такой тоской в глазах, что казался прикованным соколом.
Я искала свободу внутри себя, он — снаружи. На уроки Ауфрики ему не хватало терпения. И, подрастая, все чаще поговаривал он о Джорби, о службе у лорда Вестдейла.
Мы знали, что когда-нибудь отцу придется отпустить его. Но пришла война, и все решилось без нас. В год Огненного Тролля неприятели вторглись в Высший Халлак.
Они пришли с моря, и окаменело лицо отца, когда услышал он о набегах на прибрежные владения и города. Похоже, пришельцев этих он знал хорошо, и были они врагами. Отбросил он свою отстраненность и однажды вечером с твердой решимостью мужа объявил нам и Ауфрике свою неизменную волю.
Он решил отправиться к лорду Вестдейла и предложить свой меч и не только меч — ведь, исстари зная врагов, мог подсказать он кое-что полководцам и усилить сопротивление. Не сводили мы глаз с лица его и понимали, что ни слова, ни дела наши не отвратят отца от выбранного пути.
Встал тогда Элин и сказал, что коль должен идти отец, он последует с ним как оруженосец. И решимость его была тверда, и суровы были их лица, и словно в зеркале отражали они друг друга.
Но сильней была отцовская воля: сказал он, что до поры место сына здесь, хранить он должен меня и Ауфрику. Но поклялся тогда, что вскоре пошлет за Элином, и согласился тот с решением отца.
