Галина Романова - Бывших ведьмаков не бывает
У городового глаза полезли на лоб, едва он бросил взгляд на бумаги.
— Третье отделение? В-вы? — прошептал он внезапно севшим голосом.
— Именно. Так что?
— Пр-рошу… — Служитель закона сделал широкий жест.
Владислава внимательно смотрела им вслед. Она лишь понаслышке знала о Третьем отделении Тайной канцелярии его величества, но слышала, что его представителей боятся все, даже обычные преступники. На вопрос, что же такого страшного было в Третьем отделении, округляли глаза и шепотом произносили одно-единственное слово: «Инквизиция». В гимназии девочки шептались, что инквизиторы всегда ходят в алых мантиях, чтобы не так была заметна кровь, а вот поди ж ты — с виду обычный человек в цивильном платье. Разве что подтянут и одет с иголочки — иные князья и графы не умеют так одеваться и держаться.
Отойдя в сторонку, чтобы ее не задевала толпа, девушка осталась ждать, посматривая на «Цесаревича Андрея». На пароходе пробили склянки, в это время «Царица Елизавета» должна была готовиться к отплытию. Но из-за непредвиденной задержки она пока оставалась у пристани Дмитрова. Краем глаза Владислава заметила капитана, он вышел на палубу и говорил с пассажирами. Все ее внимание было приковано к несчастному пароходу, и она одной из первых заметила, что лодка отчалила во второй раз.
Теперь в ней кроме городовых были врач, исправник, инквизитор и еще один человек — судя по мундиру, старший помощник капитана. Два матроса бережно снесли и уложили на дно объемистый мешок.
— Плывут! Плывут! — опять зашевелилась толпа. — Смотрите, что там? Ах, не напирайте так! Сейчас все узнаем.
Первыми выбравшиеся на пристань городовые постарались расчистить пространство от собравшихся любопытных. К пристани от города тоже спешили люди. Кто-то случайно заметил застывший на стремнине пароход, передал соседям, те — дальше, в результате сюда стекалось много народа. Подоспевшая охрана еле сдерживала толпу.
— Что там? Что случилось? Ой, смотрите! Что это? Кровь?
Два матроса осторожно поднимали мешок, в котором, судя по всему, находилось человеческое тело. Ткань успела пропитаться чем-то красновато-бурым, и толпа хором вскрикнула, когда, сорвавшись, одна густая капля шлепнулась на доски настила.
— Это кровь? Кровь! Кровь! — зашептались в толпе.
— Успокойтесь, господа! — Холодный голос инквизитора легко перекрыл гул голосов. — Опасности нет. Все под контролем. Я не сомневаюсь, что уже через пару часов вы сможете продолжить путешествие и забудете об этом происшествии…
«А вот я — вряд ли», — могли досказать его холодные глаза, когда он обвел цепким взглядом толпу. Девушка задрожала, когда его взгляд скользнул по ее лицу, но инквизитор тут же отвернулся и принялся рассматривать других, прикидывая, раздумывая, запоминая, точно хотел сохранить в памяти лица абсолютно всех людей, находившихся в тот день и час на пристани и палубе парохода.
2
Он знал, что инквизитор его заметил. Ему был хорошо известен этот взгляд — тяжелый и вместе с тем задумчивый. Взгляд человека, который уже все про тебя знает и только не решил, как с тобой поступить — схватить сразу или немного подождать. Достаточно было, чтобы два взора — колючий, настороженный и деловито-расслабленный случайно встретились… и словно искра проскочила между ними.
Лясота помнил этот взгляд. Точно так же смотрели полицейские жандармы девять лет тому назад. Они еще только переступили порог, только посмотрели по сторонам, а он сразу понял, что это пришли за ним. Еще никто ничего не сказал, на него еще даже не обратили внимания, но уже жизнь закончилась. Девять лет назад его жизнь изменилась на «до» и «после»…
…после долгих месяцев одиночной камеры, когда днями не видишь человеческого лица, не слышишь ничьего голоса, а если и встречаешься, то только со следователем, были долгие этапы пересылки. Шли пешком, стараясь держать строй, поддерживали свисающие с запястий цепи кандалов. Сначала их звон раздражал, потом к нему привыкли. Человек привыкает ко всему.
Лясота привыкать не хотел. Его осудили на десять лет каторги и двадцать лет поселений, но он еще по пути за Каменный Пояс дал себе зарок, что не останется в тайге до конца. Он сбежит. К ней, которая осталась там, во Владимире.
В пути было всякое. В деревнях местные жители выбегали навстречу «несчастненьким», как их звали. Девушки причитали, женщины молча качали головами, старухи просто и скупо совали в протянутые руки хлеб, крестили склоненные головы. Мужики снимали шапки. Иной раз вместе с хлебом подавали копейки и полушки. Раза два или три выпал гривенник. Все эти деньги Лясота ухитрялся прятать, скопив к концу этапа приличную сумму в три с полтиной рубля мелочью. Было бы больше, да приходилось делиться.
На каторге, толкая тачку и размахивая кайлом, он ждал, терпел, думал. К некоторым его товарищам по несчастью приезжали жены и невесты. Привозили гостинцы, вести с воли. Всякий раз, как проходил слушок о приезде очередной «подруги», у него замирало сердце — а вдруг это она, его невеста? Вдруг приехала, не вынесла разлуки? И всякий раз он ошибался. Но продолжал надеяться и верить. Вдруг она просто не знает, где его содержат? Вдруг только и ждет от него вестей?
Передать письмо на волю было делом почти невозможным. Ни бумаги, ни пера им не полагалось. Если что надо было отписать родным, приглашали писаря и тот писал под диктовку. Конечно, ничего опасного или крамольного против царя не выскажешь. Дозволялось лишь спрашивать о здоровье и в двух словах описывать свои просьбы. Когда на каторге появились женщины, стало немного легче — они передавали бумагу, перья и чернила каторжникам, писали сами, писали много, в том числе и сильным мира сего — губернатору Закаменья, министрам, самому царю во Владимир-Северный. Одна из них передала по просьбе Лясоты заветное письмецо, в котором он просил возлюбленную приехать и навестить его, бедного страдальца.
Ответ шел больше полугода. Несколько скупых строчек о том, что живы-здоровы, живут — не тужат, чего и ему желают, но приехать никак не можно. В конверт были вложены две рублевые ассигнации, хотя было сказано, что посылают пять рублей. «Украли», — подумал тогда Лясота. Ничего. И эти деньги прибавились к накоплениям. К тому моменту в вещах Лясоты хранилось почти пять рублей без нескольких копеек — в основном за счет подаваемой местными жителями милостыни.
Измаявшись ожиданием, Лясота не выдержал и на шестой год совершил побег. И, вдоволь поскитавшись по Закаменью, несколько дней назад на свой страх и риск перевалил за Каменный Пояс, чтобы вернуться, к той, которую продолжал любить все эти годы…
