Вера Камша - Зимний излом. Том 1. Из глубин
Вернулась Лиза. Хихикнула, протянула поднос. Валме хмуро взял белую чашечку с шадди. Разумеется, паршивым. В здешних краях знают толк в закусках и сластях, но не в шадди.
3Теньент Давенпорт поправил основательно отсыревшую шляпу и вскочил в седло. На улице было легче. В том смысле, что дождь и ветер разогнали сонную одурь. Надолго ли? Орел с пошлым имечком Каштан оказался гнедым мерином с еще неведомым норовом. Радости от предстоящей прогулки конь не испытывал, и Давенпорт его понимал. Он и сам был бы рад задержаться и проспать до весны, но возвращаться – дурная примета, а упрямство явно родилось раньше теньента. Ничего, отдохнем в Эр-При. В первой попавшейся гостинице, иначе живым ему до Ургота не добраться.
– Сударь, может, останетесь? Ишь как хлещет!
– Я спешу.
– Ну, как знаете...
Стук захлопнувшейся двери, и все! Никого, только он, дождь и лошадь, пятая за последнюю неделю. Не считая Бэрил, бывшей спутницей Чарльза четыре года. Оставляя загнанную чалую на попечении дородной трактирщицы, Давенпорт чувствовал себя последним подонком, но ждать не мог. Не имел права. Следующие кони не успели стать для теньента никем, они просто его везли, пока могли, а потом уступали место новым. Одни были хуже, другие лучше. С Каштаном, кажется, повезло. Почти повезло, потому что мерин оказался не только резвым, но и зловредным. Он бодро трусил по раскисшей дороге, умело отыскивая лужи поглубже. Надо полагать, назло настырному седоку.
Снизу брызгало, сверху лило, со всех сторон дуло, но спать все равно хотелось. Видимо, из-за проклятой яичницы. Не нужно было поддаваться на совместные уговоры пустого брюха и лысого трактирщика – голод отгоняет сон лучше холода. И еще он отгоняет подлые мысли о том, что ты не сделал всего, что мог. Подумаешь, пристрелил одного предателя на глазах короля, король-то все равно в лапах заговорщиков.
Нельзя сказать, что Чарльз Давенпорт боготворил Фердинанда Оллара, скорее уж наоборот, но это был его король, он ему присягал, и потом, есть средства, которые делают мерзкими любую цель. Теперь теньент не сомневался – Октавианская ночь, от которой засевшие в казармах вояки не отмылись до сих пор и не отмоются никогда, была таким средством. Разоренная Вараста была таким средством. Ложь на Совете Меча, когда Фердинанду врали в глаза, а тот слушал, кивал, верил, раздавал титулы и чины, была таким средством.
Больше всего на свете Давенпорту хотелось отправить предателей к Леворукому, и он знал, с чего, вернее, с кого начнет, когда вернется. С генерала Морена, будь он неладен!
Чарльз со злостью рванул повод, мерин Каштан укоризненно хрюкнул, и теньенту стало еще тошнее. За подлости надо спрашивать с подлецов, а не с безответной скотины. И он спросит, только сначала разыщет Ворона и расскажет ему все. И то, что случилось, и то, чего теньент Давенпорт не видел, но о чем догадывался. Если Алва захочет, пусть вешает его хоть за шею, как положено, хоть вверх ногами, как во время Октавианской ночки. Потому что Франциск, когда писал свой кодекс, был прав. Недонесение о государственной измене – преступление, которое нельзя прощать. Потому что знавшие и молчавшие открывают ворота смертям. Чужим, между прочим...
Он умирать будет – не забудет, как кричала дочка мимоходом растоптанного ткача, горели дома и лавки, по улицам метались люди с мешками и без мешков, в мундирах и без мундиров, а Джордж Ансел вел их сквозь мечущееся безумие, как заведенный повторяя две фразы: «Берегите порох!» и «Цельтесь наверняка!». Что сейчас с Анселом? Прорвался в Ноймаринен или свернул к фок Варзов? И догадался ли кто-нибудь послать весточку Лионелю?
Чарльз Давенпорт привстал на стременах, вглядываясь вперед: ничего и никого, хотя с пути он не сбился. Тут и не собьешься – дорога обсажена изгородями из барбариса, за которыми мокнут черные перепутанные лозы. Дорак славен вишневыми садами, Рафиано – орехами и каплунами, а Савиньяк заполонили виноградники.
Дождь времени зря не терял. Одолев плащ, он добрался сначала до камзола, потом до рубашки и, наконец, до спины. Ледяные струйки побежали вниз по позвоночнику, слегка подзадержались у пояса и ринулись вниз, в сапоги. Позапрошлой весной теньент Давенпорт сопровождал в Урготеллу экстерриора, но тогда было сухо и над трактом до самого Шато-Роже плыл запах цветущих кустов. Рафиано шутил, что они едут Рассветными Садами, а теперь он даже не в Закате, а в болоте. Здешние жители недаром осенью сидят дома – по такой погоде не торгуют и не воюют, хотя с Рокэ Алвы станется. Топи Ренквахи были пострашней, а их прошли, и правильно сделали!
В серой полосатой мгле замаячило нечто темное и высокое. Теньент не сразу сообразил, что это деревья. Знаменитые на весь Талиг ундовы ивы полоскали в подступившей к самым корням воде ветви, покрытые мертвыми листьями, отчего-то облетавшими лишь весной. Теньент придержал «золотого» мерина, стянул правый сапог, вылил скопившуюся воду, взялся за левый. Дуплистые гиганты нагоняли тоску, но по раскисшей дороге галопом не поскачешь, только рысью.
Каштан вновь поплюхал по бабки в мутной жиже, но ни впереди, ни сбоку ничего не менялось. В Дораке еще поговаривали о безобразиях во Внутренней Эпинэ, а на дорогах нет-нет, да и появлялись драгуны, но чем дальше на юго-запад, тем спокойней и обыденней становилась жизнь.
Трактирщики и негоцианты не сомневались, что к зиме все заглохнет само собой, и смеялись над дурнем-губернатором, которого теперь уж наверняка прогонят взашей, будь он четырежды Колиньяром. За Эр-Лиарди о мятеже и вовсе не вспоминали, болтая лишь об осенней стрижке да свадьбах. Что думали власти, Чарльз не знал, но немногочисленные разъезды объезжал старательно. Отчитываться перед каждым встречным Давенпорт не собирался, но то, что Талиг дрых, словно перебравший гуляка, не замечая ни воров, ни грабителей, радости не внушало. Ничего, скоро забегают, как посоленные.
Снова, несмотря на холод и дождь, захотелось спать. До тошноты и головной боли. Старые ивы безнадежно и глухо шумели, их жалобы мешались с причитаниями дождя и хмурым ворчанием реки. Скользкий повод так и норовил вырваться из рук, промокшая одежда не грела, а терла. Чарльз еще сознавал, на каком он свете и куда и зачем едет, но остальное заволокла бурая муть, из которой появлялись и в которой тонули чужие лица. Иногда знакомые, иногда нет. Ансел, Морен, Фердинанд, Рокслеи, Лионель Савиньяк, Манрики...
Каштан неудачно шагнул, провалился в яму, с ног до головы окатив всадника ледяными брызгами, и визгливо заржал. Чарльз вздрогнул, но потом сообразил, что золото о четырех копытах не было боевым конем и помалкивать его не приучили. Ну и Леворукий с этим сокровищем, к вечеру он его сменит. До Урготеллы денег хватит, а после решать Ворону. Каштан заржал еще разок и обернулся, видимо, намекая, что приехали.
