Не выпускайте чудовищ из шкафа (СИ) - Демина Карина

И сила в нем клекотала.

Она рвалась, грозя разломать оковы слабого тела. И сердце теперь колотилось слишком быстро. Слишком часто.

Медведь резко тронулся с места, но проехал недолго.

- Остановитесь, - сухой голос госпожи Бекшеевой заставил меня вздрогнуть. А Медведь и вправду остановился. – Руку.

Он повернулся к даме.

И медлил. Смотрел. Шрамы на его голове покраснели. Глаза налились кровью. И я подобралась. Срывов у Медведя давненько не было, но…

- С водителем в подобном состоянии ехать просто-напросто небезопасно, - спокойно произнесла Бешкеева и сняла перчатку. А затем и вторую. Руки у нее оказались тонкими, изящными, вот только пальцы на левой срослись не слишком удачно.

И я отвернулась.

А она молча расправила меха и потянула за серебряную цепочку.

Сова.

В золотом окладе? Это… если это так, то… то что она здесь делает?

В нашем захолустье-то?

- Прошу прощения, госпожа, - Медведя отпустило, как всегда резко. Почему-то штурмовики целителями не просто восхищаются – благоговеют. Может, потому что чаще других оказываются в их руках.

И…

И я старалась не смотреть. Честно. Но… мизинец выгнут, да и верхняя фаланга отсутствует. Указательный и средний пальцы жмутся друг к другу, скрывая тонкие ниточки шрамов. Ожоги?

- Случается, - голос её звучал на диво спокойно, равнодушно даже. – Но все же руку.

И Медведь, который взглядом ставил на место, что градоправителя, что главу местной купеческой гильдии, слегка смутившись, протянул свою руку.

А пальчики Бекшеевой перехватили запястье.

- Вам лучше пересесть, - сказала она и поглядела на меня. – Зима, вы умеете водить?

Интересно, а если бы я отказалась? Хотя… наверняка Бекшеев умеет. Но молчит.

- Конечно, - я понимаю.

С целителями в принципе спорить тяжело. В какой-то момент они уверяются в собственной правоте и исключительности. А самое поганое, что они как раз-то зачастую и правы, и исключительны.

Хрень, в общем.

И я поменялась местами с Медведем. Тот кое-как впихнулся на заднее сиденье, для чего пришлось вжать голову, да и в целом скукожится, хотя не думала, что такое возможно.

- Ваше сердце в отвратительном состоянии, - проворчала Бекшеева. – Я сделаю, что могу. Вечером жду вас. И завтра тоже. Когда вы собираетесь отбыть? Не важно. Пока не отбудете, чтобы являлись ежедневно. И лекарства… есть кому проследить, чтобы вы их принимали?

Её голос звучал мягко и спокойно.

И… меня тоже отпускало. Знаю, что неспроста, что это все их штучки. Аура. Силовое поле. Опосредованное влияние. Только все одно знание не спасает.

- Могу я узнать, что вас настолько взволновало?

Я прислушалась. Вряд ли Медведь ответит. Но нет… все же они их и вправду боготворят. Целителей.

- Этот поганец поуродовал Степашку.

Я прищурилась.

- Сильно? – в голосе Бекшеевой скользнули недобрые нотки.

- Да не сказать, чтобы… но там… в общем, он мальчишке голову задурил. Мол, в картишки перекинуться не с кем. И дело легкое, сперва на малый интерес играли. Потом и на деньгу. На желание. Он и загадал, мол, кусок шкуры… и чтоб сам срезал.

Вот урод.

- Степашка что? Повелся… и проигрался. Наивный дурень. Ему бы кликнуть кого, так скрутили. Ну и срезали.

- Алексей? – голос Бекшеевой заледенел.

- Я разберусь.

- Боюсь, не выйдет, - покачал головой Медведь. - Он мальчонке бумагу сунул. Что, мол, тот претензий не имеет. И денег еще. За развлечение. Так что молчать будет. И не только он.

Пальцы Бекшеева стиснули трость.

- Можно ведь объяснить ребенку.

- Степашке семнадцать, - я старалась глядеть на дорогу. – С точки зрения закона он далеко не ребенок. Но…

Дурачок?

Не сказать, чтобы вовсе. Кое-что он соображает. И читать умеет. И писать. Только доверчивый больно к людям. Добрый. И наши знали. Берегли. Макеич его на паром и взял, чтоб к себе поближе.

А еще у Степашки семья. Матушка вдовая и шестеро сестер, одна другой меньше. Нет, старшие уже при деле, конечно, но все одно за каждую копеечку бьются. Так что… не станет он говорить.

И Макеич с благородными залупаться тоже не станет.

У него ведь своя семья имеется.

Дело.

Паром этот, который едва ли не чудом держится. А градоправитель то и дело грозится лицензию отнять. И отнимет, дай повод.

Ненавижу.

Таких вот. Хитровывернутых.

И жизнь эту, в которой они с живых людей безнаказанно шкуры снимать могут. И собственное бессилие тоже.

- Что ж, - целительница отпустила руку Медведя и перчаточки надела. – Юноша сильно пострадал?

- Раны заживут.

Те, которые на теле, да. А про душу… про душу в уголовном кодексе ничего не сказано.

- Хуже другое, - Медведь прикрыл глаза. – Морячки молчать не станут.

А народ у нас такой, за своих держится. И чужаку этакой игры не простят, что бы он там о себе не думал.

- Княжич маг. И не из последних. Вряд ли кто рискнет связываться с одаренным, - осторожно заметила Бекшеева. И я не удержалась.

Маг?

Одаренный?

Тут таких… половина острова.

- Прошу прощения? – Бекшеев следил за мной внимательно. – Мы неверно поняли ситуацию?

- Ну… - я опять сосредоточилась на дороге, благо, была та пуста. – У него в конце концов, охрана есть. Вот пусть и охраняет. А так-то…

Люди у нас суровые. А море глубокое. На моей памяти еще ни одна погань не выплыла.

Только вслух я ничего не скажу. Да и Медведь губы поджал. Взгляд мой поймал в зеркальце и чуть кивнул. Понятно. Шепнет слово Молчуну, а тот и остальным, чтобы аккуратней были.

И…

- Интересно другое, - леди Бекшеева поглядела в окно. – Что ему могло здесь понадобится?

Голова ныла.

Бекшеев с трудом удерживался, чтобы не потереть виски. И не скривиться. Смотрят ведь. не верят. Не рады. Не приняли и вряд ли примут. Тут и менталистом быть не нужно. Счастье, что он не менталист, иначе не выпустили бы. А среднего уровня дарник… аналитик перегоревший. Да, кому он там, в Петербурге, нужен.

Теперь.

Откинуться бы. И спину вон опять потянуло, напоминая, что спине не нравится, когда он долго сидит слишком уж прямо. А корсет вот наоборот очень даже нравится, но его Бекшеев надевать не стал.

Глупость.

Подростку бы простительно, но не взрослому офицеру. А он вдруг заупрямился. Все казалось, что этот корсет всенепременно заметят. Поймут. И уважать не станут.

Можно было не волноваться. Его и так не уважали.

Мутило.

Еще на пароме, от одного вида сизо-серых волн, что накатывались на берег, расползаясь пеной по гальке. Вперед и назад. Вперед… и тихо-тихо назад. Шелест этот отзывался в мозгу тихим хныканьем, вновь пробуждая голоса. И тогда Бекшееву показалось, что он все-таки не удержится на краю.

Уже не удержался.

С ума ведь сходят постепенно.

А потом был паром. Старый. Скрипучий. Провонявший моторным маслом и рыбой. Тесная каюта, стоившая едва ли не дороже, чем мягкий вагон от Петербурга. Узкая кровать.

Матушка, которую, казалось, ничего не брало. И она, склонившись над ним, качала головой. Ничего не говорила. Но и хорошо. Он сам себе все сказал, что нужно, и что нет.

А теперь вот остров.

Дальний.

Дальше и вправду некуда. Протяженность – двадцать верст. Порт. Старые шахты, в которых век тому добывали кристаллы. Жила была богатой, но потом как-то резко иссякла. И предприятие разорилось. А вот люди остались.

Городок.

Рыбацкие деревушки.

Война обошла их стороной, потому как далеко. Сюда и самолеты-то не долетали, не говоря уже о кораблях. Нет, море вроде бы вот оно, рядом, точит ледяные когти о берега. Да только и берега эти на диво неудобны. Узкие коридоры, клыки и рифы.

Тяжелый корабль не пройдет. Паром вот только, но… что вывезешь на этом пароме? Особенно, если везти нечего.

Нет, никому-то Дальний не нужен.

Как и сам Бекшеев. Он осторожно склонил голову влево. Вправо. И снова влево. Матушкин внимательный взгляд ожег шею.