Мэри Филлипс - Игры богов
В последние дни его все чаще охватывало желание лечь в постель и не вылезать из нее несколько лет, но это было невозможно — ведь он жил в одной комнате с Аресом. Война между Афиной и Герой перешла в решающую стадию, и Арес устроил в своей половине комнаты оперативный штаб. Сюда постоянно заходила Афина, чтобы в присущей ей манере запросить последнюю информацию: «Какова вероятность свертывания повторной мобилизации тыловых частей в свете последних резолюций ООН?» Гера же просто присылала павлинов с привязанными к шее записками, и птицы никогда не упускали возможности нагадить на пол комнаты. Этот помет никто не убирал, что лишний раз напоминало Аполлону об Элис, отсутствие которой он воспринимал намного более остро, чем присутствие кого-либо из родственников, как бы сильно они его ни раздражали.
В общем, время от времени Аполлону все-таки приходилось вставать с кровати. Впрочем, он не утруждал себя использованием одежды, предпочитая заворачиваться в простыни, напоминающие ему тоги, которые они носили когда-то давно, в золотые времена всеобщего почитания. Подобно призраку, он бродил по комнатам на первом этаже здания. Настроение у него всегда было одинаковым, то есть до крайности мрачным. Он был бесконечно несчастен, к тому же его разрывали на части желание вызвать сочувствие родных, в котором он так нуждался, и понимание, что в ответ он получит разве что презрение и насмешки.
Как-то днем Аполлон в одиночестве сидел в покосившемся кресле в углу гостиной, периодически дергая за струны самую нелюбимую из своих гитар. Тут открылась дверь, и в комнату вошел Эрос. Он был одет с большим вкусом — брюки цвета хаки, синий свитер и белая рубаха в зеленую полоску. Как обычно, его волосы были аккуратно зачесаны. Не замечая Аполлона, он уселся на диван с блокнотом и ручкой. Чтобы обратить на себя внимание, Аполлону пришлось изо всей силы ударить по струнам.
— О, Аполлон, это ты? — удивился Эрос. — Я тебя и не заметил.
— Что ты задумал? — равнодушно произнес Аполлон, рассчитывая на то, что Эрос быстренько расскажет о своих замыслах, а затем поинтересуется, что нового у него, на что он скорбным голосом ответит «Ничего».
— Я только что вернулся с репетиции пасхального представления в молодежном клубе, — ответил Эрос.
— Уже Пасха? — искренне удивился Аполлон.
— Да, скоро вернется Персефона, — ответил Эрос. — Вообще-то ей пора бы уже быть здесь. Но представление будет только на следующей неделе, и я надеюсь, что к тому времени она возвратится. Дети ждут этого момента с нетерпением. Они уговорили меня исполнить рэп.
— Тебя? Рэп?
— Я понимаю, что это кажется тебе унизительным, — закивал Эрос. — Наверное, именно поэтому они и попросили меня об этом. Рано или поздно я забуду об этом унижении, но они к тому времени уже будут мертвы.
— Неужели тебе на это наплевать? — поинтересовался Аполлон. — Позориться перед смертными…
— Меня это не беспокоит, — ответил Эрос. — А что тут такого? Аполлон, они ведь для нас все дети — даже взрослые. Разве ты боишься глупо выглядеть перед новорожденными?
— Не боюсь, — соврал Аполлон.
— Если хочешь, давай писать песню вместе, — предложил его двоюродный брат, помахивая ручкой. — Я собираюсь создать что-нибудь великое. Ты мог бы выйти на сцену вместе со мной.
— Пожалуй, я откажусь, — сказал Аполлон.
— А я и не сомневался, — заметил Эрос. — Я знаю, как ты не любишь быть в центре внимания.
«Интересно, это он так иронизирует?» — задумался Аполлон.
— Я знаю — что-нибудь да получится, — продолжал Эрос. — Хотя место, конечно, не слишком подходящее для творчества.
Аполлон огляделся. Стены были покрыты выжженными кругами — следами плохого настроения Геры. Шторы почти полностью сгорели — остались лишь жалкие клочки ткани на самом верху, а мебель после того бурного собрания пришла в еще более плачевное состояние. Обивка кресел и дивана обуглилась, многих подлокотников и ножек не хватало…
— Гефесту следовало бы что-нибудь с этим сделать, — сказал Эрос. — Или этой новой уборщице. Когда она уже вернется из своего отпу… — Он замер на полуслове и с искренним беспокойством посмотрел на Аполлона: — Что такое?
Разумеется, Аполлон не упустил этой возможности.
— Ничего, — ответил он как можно более горестным тоном.
— Точно? — спросил Эрос.
Когда Аполлон ничего не ответил, он продолжил:
— Знаешь, я жду не дождусь, когда вернется Персефона. Хоть погода установится.
— Я уже давно не был на улице, — замогильным голосом проговорил Аполлон.
— И почему же? — поинтересовался Эрос.
— Да так… — вздохнул Аполлон.
— Аполлон, если у тебя плохое настроение, хватит говорить недомолвками, лучше расскажи мне, что случилось.
— А зачем мне что-то тебе рассказывать? — спросил Аполлон. — Ты мне не нравишься.
— Согласен, — ответил Эрос и замолчал, ожидая продолжения.
— Элис умерла, — вдруг произнес Аполлон.
— Уборщица?!
Казалось, эта новость и впрямь потрясла Эроса. По его лицу разлилась не приличествующая богу бледность.
— А я думал, она просто уехала… — протянул он. — Что же произошло?
— Это все Зевс, — сообщил Аполлон. — Он узнал, что в доме была смертная.
— А откуда ему это стало известно?
— Ну, ты же понимаешь… — сделал неопределенный жест Аполлон. — Он всемогущий, вездесущий, все такое.
— Нам обоим хорошо известно, что Зевс уже давно не всемогущий и не вездесущий, — сказал Эрос. — Должно быть, кто-то ему рассказал… Аполлон, это ты рассказал отцу про уборщицу?
— Зачем мне это нужно? — спросил Аполлон.
Эрос озадаченно потер лоб и произнес:
— Как жаль, что я знаю ответ на этот вопрос.
— Не понимаю, о чем ты, — заявил Аполлон, — ведь я ничего такого не делал.
Эрос, до того тихо сидевший на своем месте, беспокойно повел плечами, его глаза забегали.
— Так что это за ответ? — проговорил Аполлон.
Помолчав несколько секунд, Эрос спросил:
— Ты хотел, чтобы Элис умерла?
— Да, — признался Аполлон. — Но это еще ни о чем не говорит.
— А почему ты желал ее смерти?
— Потому что я любил ее, а она меня нет.
— Я боялся, что причина именно в этом, — сказал Эрос, отложив блокнот и ручку. — А теперь тебе… тошно?
— Да.
Эрос сделал глотательное движение:
— Тебя не отпускает тревога?
— Да.
— У тебя потеют ладони?
— Да, а что?
Эрос вытер руки о брюки:
— Тебя все время как будто что-то грызет изнутри?
— Точно.
— Тебя не отпускает сожаление, что ты не сделал все иначе?
