Юлия Латынина - Дело о пропавшем боге
– А потом? Это ведь было еще до похищения Ира?
Роджерс осклабился.
– А потом я решил преподать этому шпиону урок. Я вернулся в келью, взял удочки и пошел в Заводь Белых Зерен. Туда и днем-то нелегко дойти, если не знаешь тропинку наизусть. Этот социалист, – смачно сказал Роджерс, – два раза провалился по горло. А потом сох у азалий под луной и думал, что мне его не видно.
Нан убрал меч.
Роджерс торопливо поднялся с пола, поправил растрепавшийся плащ и с чувством произнес:
– И из-за этой марксисткой шельмы я вот время землетрясения был не у приборов, а у озера!
– А сам Айцар? – нервно спросил Нан. – Вы заставили его забыть, что можно и что нельзя. Разве не мог он сам обратиться к Иру?
– Я встретил Айцара на пороге гостевого дома и там же, через два часа, его и оставил. Мне надо было с ним переговорить, и вовсе не надо было, чтоб он без присмотра бродил по монастырю.
Нан молчал, рассеянно крутя в руках девятиглазую бронзовую черепашку Шушу. Все ее девять водянистых гранатовых глазок поочередно выражали ему сострадание. Забавно. Значит, либерал и социалист с самого начала могли обеспечить друг другу алиби. Предпочли, однако, поступить по принципу: «Пусть во мне торчит иголка, а в нем – шило». В правильной надежде, что столичный инспектор разузнает о противнике что-то излишне гнусное. Интересно, а если бы Барнс провалился не по шею, а глубже – стал бы Роджерс его вытаскивать? Остаются Ллевелин и Меллерт. Что делали эти двое, пока Роджерс выманивал «гнусного марксиста» подальше от часовни.
– У вас есть еще вопросы, господин инспектор? – с расстановкой произнес Роджерс.
– Может быть, еще будут. Во всяком случае вы понимаете, что совершили преступление?
– Какое же?
– Замышляли бунт.
– Однако! И по каким законам вы собираетесь меня судить? По законам Веи я не подлежу суду, а по законам Земли я не совершил преступления, господин столичный инспектор…
Келли запер Роджерса в монастырском погребе и выразил только одно сожаление: что проклятого заговорщика нельзя переслать на Землю электронной почтой. После этого они устроили великий шмон в комнате Роджерса и наконец нашли связку бумаг, отданных Айцаром на храненье желтому монаху. Это были договоры, писанные по известной формуле: «пусть мои люди станут твоими людьми». Еще одна бумага, с сорока подписями, обещала Айцару полную помощь в изустно оговоренном предприятии, при условии, что в Большой Иров День сын Ира прилюдно наденет Айцару свое ожерелье из вишневых косточек.
Келли и Нан заспорили, кому владеть бумагами, и в конце концов чиновник забрал их с собой.
Келли проводил Нана сквозь череду завешенных залов. Широкие проушины дверей выглядели, как крысиные норки в стенах метровой толщины. Согласно тысячелетним канонам, красота здания впрямую зависела от веса камня, пошедшего на его сооружение, и всякому символу отъединенности полагалось иметь двухметровую ширину.
У крысиных норок сидели мраморные коты, обвив хвостами лапки и насторожив уши. Они стерегли, как и века назад, иной мир монастыря, и фотоэлементы придали их глазам новую зоркость.
– А что вы будете делать с показаниями Снета? – спросил Келли.
Нан, улыбаясь, смотрел на дивную вязь стеблей и линий, покрывавшую колонны фасада. Стебли складывались в картины, линии – в буквы; поддакивая друг другу, они называли мир видимостью и уверяли, что в их переплетениях именем Ира запечатлено все бывшее и будущее. Нан глядел на упорядоченное безумие узоров и думал о том, что разрушило планы Роджерса: все могущество случайности или всемогущество Ира?
На вопрос Келли он махнул рукой и пробормотал что-то со всем невнятное: мол, беспокоиться о безопасности монастыря не стоит. Снет – такой человек, брось его в воду – вода протухнет…
– А если бы, – спросил Келли, – на месте Роджерса был сторонник аравана? Устояли б вы от искушения подать доклад о гнусных замыслах любителей социальной справедливости, даже если б для вящей убедительности пришлось запутать в это дело желтого монаха?
Искусные сплетения стеблей и букв взбирались кверху и завораживали душу уверением, что на свете нет ничего нового. Красота линий ручалась за убедительность слов, и красоту нельзя было упечь за лжесвидетельство… Нан отвел глаза от колонн. Вопрос Келли ему ужасно не понравился.
– А я еще не теряю надежды это сделать, – мягко ответил Нан. – Араван Нарай – потомственный чиновник. Он не хочет быть пешкой в руках предпринимателей, как здешний наместник. Притом он достаточно начитан, чтоб знать, как внезапно и страшно кончаются времена корыстолюбцев. Стать во главе бунтовщиков – возможно, неплохой способ спастись, а быть сыном Ира – вероятно единственный способ остаться во главе бунтовщиков…
Келли тихонько засмеялся.
– Так в чем же все-таки чиновник девятого ранга обвиняет аравана Нарая, – в бескорыстном стремлении к справедливости или корыстолюбивой жажде власти?
Собеседники пересекали широкий монастырский двор. Он вновь был чисто выметен и ухожен, вытоптанные клумбы усажены новыми цветами, поломанные кусты инча были подрезаны и лишь сильнее от этого пахли.
– Роджерс отлучался с богослужения, чтоб побеседовать с Айцаром, а вот почему не было Меллерта? – спросил Нан, не ответив Келли.
Келли насупился.
– Вам же уже рассказывали о его взглядах. Разве может живой Бог спуститься туда, где правит Бог мертвый? Разве может Бог стать человеком в мире, где Богом стала вещь? Абсолютная автономия духа – вот залог всех будущих автономий, от автономии личности до автономии провинции. Джозеф Меллерт и не собирается молиться дьяволу.
– А – воспользоваться им? Разве не случалось отцам-пустынникам летать на укрощенном дьяволе к заутрене в Иерусалим?
– Представьте себе, Дэвид, – несколько саркастически произнес Келли, – я сам об этом задумывался. Только это уж моя забота.
Они уже стояли под самой стеной. Быстро смеркалось и столь же быстро спадала жара. Нан прислонился к стене спиной: толстенький, заплывший жирком сырцовый кирпич был теплее воздуха.
– Вам не очень хочется, чтобы я совал нос в дела монастыря и расспрашивал монахов, – сказал он.
– Ваша наблюдательность делает вам честь, Дэвид.
– Но почему?
– Потому что чиновники не пропадают в желтых монастырях подолгу. Это раз. Потому что вы выясните меньше моего, – два, а нервы вам истреплют вконец – это три. Ученые здесь едины только в одном – они чиновников не любят, а вейских особенно.
Я не хочу давать им повод объединиться в травле общего врага – землянина, который ведет себя, как вейский чиновник. Вас станут спрашивать, как это можно сделать такую блестящую карьеру к тридцати четырем годам, сколько взяток вы брали и сколько давали, скольких посадили за ведовство и скольких выпустили по блату, и вообще по тем или иным причинам станут ругать Вею. И если вы не выдержите и заявите, что, мол, всякий балбес, провалившийся на экзамене, ссылается на коррупцию, а меж тем половина высших чинов империи – из самых низов…
