Елена Грушковская - Перенос
— Все свидетели, показания которых представил адвокат, опознали не меня, а Алису. Кроме того, разве адвокат уточнил временные рамки, в которых имела место эта полуторагодичная связь? Ваша честь, эта история произошла задолго до того, как я появилась в "Атлантиде". Я предполагаю, что господин адвокат, опрашивая свидетелей, показывал какую-то фотографию. Я прошу разрешения посмотреть на неё, если это возможно.
— Адвокат Сурков, вы можете представить на обозрение то, о чём просит ответчик? У вас имеется какая-либо фотография?
— Да, она у меня с собой, — ответил адвокат.
Он достал из своей папки фотографию и протянул судье. Судья, внимательно рассмотрев её, повернула её изображением ко мне.
— Вы это имели в виду, ответчик?
На снимке была, бесспорно, Алиса. Я протянула руку:
— Позвольте мне взглянуть поближе, ваша честь.
Судья отдала мне фотографию. Я лихорадочно всматривалась, пытаясь хоть за что-то зацепиться. И меня осенило. Алиса была снята на фоне отеля в Каире, который был взорван террористами за год до того, как началась вся эта история с "Фениксом".
— Ваша честь, посмотрите внимательно на здание на заднем плане. Вы его узнаёте?
Судья всмотрелась.
— Это, если я не ошибаюсь, отель в Каире. Мне довелось там побывать, поэтому я его помню.
— А вы помните, что его взорвали?
— Да, это событие широко освещалось в СМИ.
— А вы помните, когда примерно он был взорван?
— Если мне не изменяет память, это было около пяти лет назад. Да, всё верно, пять.
Я торжествующе воскликнула:
— А в "Феникс" я обратилась только четыре года назад, ваша честь! Мой бывший муж даже может подсказать дату. Это был его день рождения, когда ему исполнилось тридцать пять лет. В этом году ему исполнилось тридцать девять. Тогда, когда этот отель был цел, у меня ещё не было этой внешности, ваша честь, я выглядела совершенно иначе, и Эдуард тоже это подтвердит. Значит, господин адвокат показывал своим свидетелям фотографию Алисы Регер, и они опознали именно её. Да, вы можете сказать, что мы так похожи, что они могли и не отличить меня от неё. Именно так и произошло, и именно на это рассчитывал господин адвокат. В показаниях этих свидетелей нет конкретного указания хотя бы на приблизительные даты, когда происходил мой якобы роман с Йоко. А значит, у него нет достаточных оснований утверждать, что это была именно я, а господин адвокат на этом настаивает.
— Гм, всё логично, — заметила судья.
— А если это логично, ваша честь, то не находите ли вы, что во всём, что представил господин адвокат в качестве доказательств, нет ничего конкретного? Это, прошу прощения, обыкновенное поливание грязью, и больше ничего. И вообще, какое это имеет отношение к делу? Зачем было вытаскивать всё это, если Алиса Регер мертва, и Йоко тоже мертва? Они ничего не могут рассказать. Я тоже не собираюсь кричать об этом на каждом углу. Моим детям нет необходимости знать такие вещи. То, что я танцевала в "Атлантиде", не имеет никакого отношения к моей любви к ним!
— Ваша честь, я прошу слова, — выскочил вдруг адвокат. — У меня есть дополнение.
— Слушаем вас.
Ручаюсь, адвокат приберегал это как туз в рукаве. Он попытался обвинить меня в том, что я поднимала руку на Машу.
— Опять голословное утверждение, — запротестовала я. — Где доказательства?
Адвокат заявил, что в течение длительного периода времени у меня были плохие отношения с дочерью, доходило даже до рукоприкладства.
— Никакого рукоприкладства не было, — сказала я.
Адвокат попросил предоставить слово Эдику. Собравшись с мыслями, тот начал рассказывать о том, как я изменилась после операции переноса, как Маша отказывалась со мной общаться, упомянул и нервный срыв Маши.
— Сам лично я ничего не видел, — признался он. — Мне всё рассказал мой сын. Он увидел, что Маша лежит на полу, и предположил, что Натэлла её ударила.
— Вы действительно ударили Машу? — спросила меня судья.
— Нет, ваша честь. Я никогда не поднимала на неё руку, — ответила я. — У неё просто случился обморок. Я пыталась привести её в чувство. После этого случая Эдуард просто выставил меня из дома.
— Я тебя не выставлял! — нервно возразил Эдик. — Я просто предложил тебе временно — подчёркиваю, временно! — пожить отдельно, чтобы дать Маше время успокоиться.
— Так, выяснять отношения будете потом, — перебила судья. — Суд полагает, что настало время послушать самих детей.
Привели Машу. Она сразу бросилась ко мне, обняла и сказала:
— Не забирайте меня у мамы, я её очень люблю и хочу быть с ней!
— Маша, тебя вызвали в суд, чтобы ты рассказала всю правду, — сказала судья мягко. — Пожалуйста, скажи, кто эта женщина, которую ты сейчас обнимаешь?
— Это моя мама, — ответила Маша.
— Ты уверена в этом?
— Да.
— А скажи, почему у тебя долгое время были с ней плохие отношения? Я имею в виду, после её операции?
Маша помолчала и сказала:
— Я плохо себя вела с ней. Я с ней не разговаривала.
— Почему же ты плохо себя вела и не разговаривала с мамой?
— Не знаю…
— Она обижала тебя?
— Нет. Она обо мне заботилась, кормила меня, возила в школу.
— Скажи, она когда-нибудь кричала на тебя, ругала?
— Нет.
— Она когда-нибудь делала тебе больно?
— Нет, мама никогда не делала мне ничего плохого.
Адвокат обратился к судье:
— Ваша честь, разрешите задать ребёнку вопрос?
— Пожалуйста.
— Маша, вспомни, пожалуйста, тот день, когда ты укусила маме руку. Из-за чего у вас вышла ссора?
Я сказала:
— Ваша честь, я не хочу, чтобы моему ребёнку задавались травмирующие вопросы.
— Ваше право протестовать против таких вопросов, — ответила судья. — Вы не желаете, чтобы Маша отвечала?
— Нет, не желаю.
— Хорошо, вопрос снимается. Можешь не отвечать, Маша. Адвокат Сурков, у вас есть ещё вопросы?
— Это был мой единственный вопрос, ответ на который пролил бы свет на истину.
— Есть ещё мальчик старшего возраста, — сказала судья. — Полагаю, он может дать более вразумительные ответы. К Маше у суда вопросов нет. Маша, ты можешь остаться с мамой, если хочешь.
В кабинет впустили Ваню. Судья начала с того же вопроса, который задавала и Маше:
— Скажи, кто эта женщина?
— Моя мама, конечно, — ответил Ваня.
— Тебе известно, что маме делали операцию переноса, вследствие которой изменилась её внешность?
— Да, знаю. Мама стала выглядеть по-другому, но это по-прежнему она.
— Скажи, а больше никаких изменений после этой операции ты в маме не заметил?
