Роман Буревой - Темногорск
Ирина лежала навзничь, будто не легла на кровать, а упала, рухнула с высоты. За уснувшую ее никак нельзя было принять, девочка казалась почти мертвой – нос заострился, глаза запали, хотя было видно, что она еще дышит. Как-то даже демонстративно втягивает в себя воздух и выдыхает. Одеяло, что покрывало ее почти до подбородка, поднималось в такт дыханию. Эта девочка должна была умереть еще ночью, как умерла Хитрушина, как умер тот мальчишка. Но Юл спас ее и защитил, прикрыл своей силой от колдовского проклятия. Но что же случилось потом? Может, сам того не ведая, юный чародей свою защиту снял? Глупый самонадеянный мальчишка! Роман в его годы был точно таким же.
На стуле возле кровати сидела медсестра, нанятая Сафроновым, и явно скучала. При виде вошедших она вскочила и бодро доложила:
– Пока по-прежнему.
В ответ отец сокрушенно качнул головой. Он-то видел, как изменилось лицо его девочки всего за несколько часов.
– Все мои приказы выполнять безоговорочно! – Роман оглядел палату. – А вы свободны до утра, – обратился к медсестре.
– Я должна Альберту Леонидовичу сообщить…
– Ничего вы не должны. Выйдите. Не мешайте. Антон Николаевич, пошлите Вадима домой, пусть привезет несколько рисунков Ирины. Как можно быстрее.
– Что ж вы сразу-то не сказали! – взвился Сафронов.
– Неважно. Тут у меня все медленно будет делаться. Он успеет обернуться.
Когда медсестра и спутники Сафронова покинули палату, Роман проверил, плотно ли закрыта дверь, после чего выплеснул на пол воду из обеих канистр. Постоял немного, подождал, пока вода обратится стеклом, и отошел к окну.
– Вы не будете Иринку осматривать? – удивился Антон Николаевич.
– Я же не врач. Буду с вами откровенен: я вашей Ирины не могу сейчас даже коснуться. Она тут же меня за собой утянет. Мне нужна точка опоры. Создам – тогда попробую ее вытащить из тьмы.
Колдун постучал по стеклу окна, как по крышке барометра, и заметил с досадой:
– Ни дождя, ни снега нет.
– Так и не обещали.
– Разве я метеоролог? – Повелитель водной стихии пожал плечами. – Ну ладно, попробуем.
Он прижался лбом к стеклу, ладони положил на подоконник и так замер. Каминных дел мастер видел, как левая щека у господина Вернона немного подрагивает. Он и сам ощутил неприятное трепыхание где-то под ключицей и судорожно глотнул воздух.
Постепенно от дыхания колдуна все окно покрылось морозным ветвистым узором. Повелитель воды звал дождь или даже снег, круговерть, метель. Но вода упрямилась, не шла. Роман ощущал почти физическое сопротивление стихии. Уже дважды снежный вихрь подлетал к Темногорску, но вдруг будто наталкивался на невидимую стену и сворачивал. Только с третьего раза удалось повернуть непогоду и втащить, как упрямого пса, в город. Завьюжило, полетел стеной снег – и это в конце апреля! Колдун махнул рукой, подгоняя. Быстрее помчались снежинки, облепляя ветки деревьев и соседние крыши, ложился на переплеты рам белым пухом.
– Ну вот, так-то лучше! – Роман оттолкнулся от подоконника и сделал шаг назад. – Пусть снег идет. Полчаса хотя бы. Послали Вадима за рисунками?
– Уже мчится.
– Отлично. Пока расскажите мне что-нибудь веселое о ваших делах.
– Веселое? – не понял Сафронов. Тон господина Вернона показался ему почти легкомысленным.
– Ну да. Ведь сооружение каминов наверняка веселое дело. Огонь бывает ласковым, если его приручить. Это вы в доме Гавриила Черного камин делали?
– Да, я. И вам могу…
– Помилуйте! Мне, водному колдуну, – открытый огонь? Шутите? Присядем. Что мы стоим? – Роман указал на стул у окна и сел сам на другой. – Так что веселого у вас было?
Сафронов присел, совершенно ошарашенный. О веселом ему сейчас меньше всего хотелось говорить.
– Ирина…
– О ней пока ни слова. Лучше даже не думать! – остерег колдун.
– Я понимаю, – кивнул Сафронов, хотя ничегошеньки не понимал. – Да, веселого много чего бывает. Мы тут мэру Гукину два камина в его новую резиденцию делали. Знаете, этот бывший княжеский особняк, что лежал в руинах, а теперь…
– А теперь сверкает позолотой, как елочная игрушка. Знаем! Членов Синклита просили скинуться на его реставрацию. В обязательном порядке, но сугубо добровольно. – Роман скривил губы, изображая улыбку.
Сафронов вздохнул:
– Представителей бизнеса – тоже. Так вот, там два старинных камина имелись, совершенно развалившихся, как и все остальное. Реставрацию поручили мне. Моему художнику удалось разыскать подлинные чертежи, хотя это было не так уж легко. Итак, восстановили мы камины, полная иллюзия, что прежние, а не заново сделанные. Никакой дешевки, работа – загляденье. Приходит помощник мэра принимать нашу работу, становится рядом, прикидывает что-то в уме и говорит: «Все хорошо, Антон Николаевич! Одна незадача: камины у вас высотой метр восемьдесят. А мэр наш ростом всего метр семьдесят два. Так что будьте добры, переделайте. Укоротите камины на двадцать сантиметров. За все будет заплачено, не волнуйтесь». Что делать? Мы сотворенное собственными руками сломали и соорудили два кургузых уродливых каминчика вопреки чертежам и всякой логике.
– Веселая история, – сказал колдун мрачно и повернулся к окну.
Морозный узор на стекле успел растаять. Да и снег кончился. Но отдельные хлопья еще летели, медленно, будто с неохотой. Роман вновь принялся стучать по стеклу, звать метель. Снег послушно завихрился, да так, что было уже ничего не разглядеть, кроме летящих хлопьев. Будто колдун по-мюнхаузеновски собирался засыпать весь город до самых крыш.
– Мне это не нравится, – пробормотал господин Вернон.
– Что не нравится?
– Снегопад. Он как будто прорывается сквозь стену. Но делать нечего. Буду начинать. Рисунки уже привезли, – сказал господин Вернон утвердительно.
В ту же минуту Вадим распахнул дверь, держа под мышкой большую картонную папку. Роман взял ее, подержал на ладони, будто оценивал значительность привезенного, потом открыл, раскидал по широкому подоконнику листы плотной бумаги. Акварели, наброски, несколько очень недурных рисунков пером.
– Что ей больше всего нравится? – спросил колдун у Сафронова, перебирая работы. – Какие из них?
– Не знаю. – Антон Николаевич смотрел на рисунки, будто видел впервые.
Сейчас жизнь его дочери зависела от того, на какие листы он укажет. А ведь прежде он не придавал значения «этим уродцам», как иногда называла мать Иринкины рисунки. К тому же с некоторых пор дочь прятала работы, никому не показывала. Стеснялась, что ли? Скорее всего, фразы про уродцев больно ее задевали – это Сафронов понял, к сожалению, только сейчас. Он не знал, какие из рисунков назвать. Антон Николаевич и сам неплохо рисовал, придумывал свои знаменитые камины. А тут смотрел и не мог ничего сказать. Потому что не ведал, по какому принципу надо выбирать. По мастерству или по какому-то другому критерию?
