Авантюрист на поводке (СИ) - Тулинова Лена
Девушка, услышав своё имя, вздёрнула курносый носик, так отличавший её от истинных Соврю, обладавших носами крупными и породистыми. И у Флобера он не подкачал, хоть и не был таким мощным, как у близнецов! Наверно, это было унаследовано от Венсана Соврю, потому что Орабель не казалась такой носатой.
– Мне все рассказал Флобер, – сказала Мари-Жанна. – Все от меня отмахивались, говорили, что я глупая и слишком юная, даже маленькая, а потом стало поздно.
– Потом Флобера убили, – сказал Жерар. – Так считали все, кроме Жильбера и его супруги. Возможно, Кати была против, но постепенно смирилась. Метаморфы, случайно, по ошибке убившие свою же подругу, затаились, а главных виновников ошибки попросту выгнали. Это была, я полагаю, Констанс – разумеется, основная вина лежала на ней. Не отличить собственного родственничка от чужого человека!
– Кто тебе сказал, что я его не отличила? – спросила вдруг Констанс угрюмо.
– То есть вы знали, что ваш племянник жив? – вмешался комиссар Матьё.
– Всё не так, – сказала Констанс, впервые поднимая голову и оглядывая всех по очереди усталым взглядом, – но давайте я попытаюсь. Я знала убитую. Да, ту, которая изображала Флобера. Её звали Эва-Лизе Карто. У нас был ещё один сообщник из общества Метаморфоз, и…
Женщина вдруг нахмурилась.
– И он любил Эву-Лизе. А я любила его, – тут она с вызовом посмотрела на Макс. – Но вы же понимаете, что такое быть некрасивой рядом с красавицами, да, мадемуазель детектив? Когда все кавалеры крутятся вокруг более прелестной подружки или сестры, а вас обходят стороной.
– Не знаю, – уязвлённая тем, что её прилюдно и почти в прямую назвали некрасивой, съязвила Макс, – у меня никогда не было проблем с кавалерами.
И увидела, как тонко усмехнулся комиссар. Ох… неужели он был в курсе того, как проходила на самом деле её служба в полиции? Или просто понимал, что в коллективе, где три четверти служащих – мужчины, причем из них многие отлично выглядят и пребывают в расцвете сил, даже у не самой красивой девушки найдутся поклонники? Наверняка в участке были те, кто посвятил Матьё в гнусные сплетни о ней и Бланшетте – и оставалось только надеяться, что новый комиссар верил своему кузену, а не грязной клевете.
И всё же неприятно было знать, что ты – предмет отвратительных обсуждений и насмешек…
– Я любила Жан-Пьера Деверо, а он не отвечал мне взаимностью. Когда Эва стала изображать Флобера и внедрилась в наш дом, я подстроила всё это так, чтобы убили именно её, а не моего племянника. Его я надеялась как-то спрятать… Впрочем, это пришло в голову не только мне, но и Кати. Ей это далось не так-то просто, однако она справилась. Что до расспросов, то Кати легче всего было от них уйти, она просто начинала плакать и упрекать допросчиков в душевной черствости.
– Не трогала бы ты Кати, – сказал Жильбер. – Ты права в одном: ей это далось нелегко.
– Дальше, – велел Матьё непререкаемым тоном.
– Я подстроила всё так, чтобы Флобера захотели убить, потому что он выдал тайну общества и обманул всеобщее доверие. И казнить его вызвался Деверо. Эва-Лизе кричала, что это ошибка, что она – это не Флобер. И пыталась превратиться в мальчишку, но… У нас есть свои методы, чтобы закрепить эффект надолго. Очень надолго. Уверена, что и по сей день в могиле лежит копия Флобера – правда, уже разложившаяся.
Макс увидела, что присутствующие сжали кулаки и едва сдерживают ярость. Даже Константэн, который единственный тут был по-настоящему родным для Констанс человеком.
– Что ж, ошибка Жан-Пьера была роковой. Он не знал, куда делась Эва, и подсказать ему, что всему виной семья Соврю, оказалось не так-то сложно. Мы по очереди менялись, чтобы он как следует узнал Мари-Жанну и некоторых других наших домашних…
– Почему не ты превращалась в Мари-Жанну? – спросила Орабель. – Ты знаешь её достаточно хорошо.
– Потому что я по очереди побывала почти всеми, мне было не до того, – хмыкнула Констанс. – Побывала даже вами, маменька, но у вас очень уж ограниченные возможности из-за паралича. Постепенно я собирала на всех компромат, а где его не было, мы добавляли. Таким образом, жена Гаспара беременна вовсе не от Жильбера, как все думают, а от Жан-Пьера. И Кати не изменяла Жильберу с Константэном – это был также он, Жан-Пьер. Армина не ходила фотографироваться голой к частному мастеру… Ну и так далее. Мы не спешили. Не хотелось в чем-то просчитаться и получить пшик вместо наследства.
– А отчего же тогда вы не сходили к нотариусу в облике Орабель и не вынудили его исправить завещание в вашу пользу? – удивилась Макс.
– Она ходила, – заявил Жерар. – В саквояже все черновики, и там есть один… В котором сказано, что Ореховый ключ и участок каменистой земли от него и до Трёхглавой будет принадлежать близнецам. Однако он так и не закончен, не переписан и не заверен.
– Она приходила, вернее, приезжала, но вела себя странно. Особенно меня насторожил необычный взгляд – наша милая Орабель никогда так не смотрела! – вставил мэтр Блюм. – А один раз даже пошевелила ногами. Вот я и заподозрил неладное, и назначил мадам Соврю ещё одну встречу. На неё-то она и пришла, и уже с Флобером…
– Оставаться в доме, держать там завещание и всё прочее, вообще всё было уже не так-то безопасно для бабушки, – сказал Флобер. – Просто иногда мать звонила сюда и рассказывала новости. Она ведь не знала ничего про метаморфов, но все же понимала, что с момента смерти моего двойника творится что-то неладное. И вот… когда она стала рассказывать о делах семьи, она обмолвилась о странностях раз, обмолвилась два… Рассказала, что все погрязли в изменах, что Мари-Жанна стала вести себя странно. Я подумал, что она могла кого-то найти и не выдержал – сбежал. Поговорил с ней и подумал, что метаморфы не оставили мою семью в покое. И им всем может грозить опасность...
– Вот именно! – вдохновенно подхватила Макс. – Опасность! Поэтому Флобер и решил объявить себя живым, но лишь бабушке…
– И лишь в присутствии кота, – добавила Мари-Жанна, а Орабель прижала к себе Папийона. – Именно он доказал нам, что бабушка настоящая!
– Они вывели её из игры самым наглым образом. Теперь двойник Орабель не мог появиться на сцене и менять завещание, как вздумается, – сказала Макс. – Все занервничали, и Констанс в том числе. Она даже выследила меня и устроила сцену – полагаю, в компании с тем самым Жан-Пьером Деверо, который изображал Константэна.
– Хорошо, что они не успели никого убить. Мог кто-то пострадать, – сказал Флобер.
– О да, – с нескрываемым ядом произнесла Констанс. – И для начала ты бы ушёл на прогулку и не вернулся. А затем бы мы аккуратно подменили Константэна.
– И куда бы вы дели настоящего? – полюбопытствовал комиссар.
Констанс лишь презрительно скривила губы.
– Вы с вашим Жан-Пьером просчитались несколько раз, – сказал Жерар. – Знаете, как авантюрист со стажем, могу сказать, что всякий раз, планируя аферу, стоит закладывать в план разные варианты и случайности. Так вот, при этом следует учитывать не только ум противника, но и его глупость.
– Глупость? – вскричали сразу несколько участников этого дела.
– Самую обыкновенную человеческую глупость, – подтвердил Жерар. – Мари-Жанна поступила не слишком разумно, когда не стала настаивать на том, что метаморфы – ну, или оборотни – существуют. Впрочем, она очень юная, ей простительно. Флобер поступил неумно, потому что ему стоило появиться и всё рассказать, а не заниматься воровством бабушек под покровом ночи. Бабушка у вас и вовсе прожжённая искательница приключений. С какой готовностью она, инвалид на кресле, приняла условия этой игры! Моё восхищение фотографиями, мадам Соврю, особенно в антураже похоронного бюро! Глупо поступил и мсье Жильбер – всё-таки не стоило отказываться от помощи полиции. Видите, ваша главная тайна всё равно не сохранилась, но так только хуже. Почти каждый сделал по маленькой глупости! Но были и умные шаги. Мсье Гаспар, к примеру, не побоялся сказать о том, что припомнил речи своего сына. И даже рискнул при этом своим благополучием, ведь вспомнилось ему это не в самый семейный момент. А Марион и Мадлен заперли лже-Мари-Жанну в доме своей матери, Рузанны Гийо. Но в целом, повторюсь – планируя преступление, помните не только об уме людей и о том, что они могут о чем-то догадаться. Помните также и о том, что все могут сделать или сказать нечто глупое.
