Виктор Некрас - Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев
Последнего говорить не стоило — при княжиче-то. Но сказанного не воротишь. Брячислав Всеславич насупился, но всё равно слушал внимательно.
— Понимаешь ты, дурило, что они теперь из Новгорода ратью на Плесков повалят?!
— Осилим, — бросил кметь, презрительно улыбаясь. — Мы же — кривичи!
— Там тоже могут быть кривичи, — холодно напомнил Брень, сузив глаза. — В новогородской земле кривичей много. Вся Славна в Новгороде — кривичи. И в Плескове сегодня — тоже кривичи засели.
Несмеян сник.
— Кривич он, глянь-ка, — буркнул недовольно воевода. — Ладно, ступай. Пойдёшь со своими дружками в самый передовой дозор, к самой Шелони, внял?! И пока вину кровью не альбо делом не выкупишь, на глаза мне не кажись!
Кметь вышел из шатра с опущенной головой, а воевода хмуро задумался.
— Ну?! — жадно спросил Витко — друг сидел тут же, у самого княжьего шатра. Ждал.
— Чего — ну?! — Несмеян махнул рукой. — Получил ижицу… зови остальных.
— Куда?
— Закудыкал, — Несмеян злился на себя и грубо говорил с другом. — В передовой дозор идём к самой Шелони. Новогородскую рать сожидать.
Смета спешил обратно.
В Плесков.
Теперь надо было донести до плесковичей и воеводы Буяна Ядрейковича волю князя Мстислава — князь обещался быть под Плесковом с ратью не позднее чем через седмицу.
Сейчас Смета жалел только, что выпросил у князя всего час для отдыха. В сон клонило неудержимо. Смета встряхивался, просыпался, толкал Бурого каблуками и озирался по сторонам.
А верно ли сделал-то, что той же дорогой поехал?
Только дурак дважды делает засаду на одном месте, — решил про себя Смета. А полоцкие кмети — не дураки. И поехал гонец той же дорогой, но сомнения грызли его всё сильнее. А только не поворачивать же обратно.
Плесков ждёт вестей.
Дорога шла вдоль Шелони, а с другой стороны вплотную подступало густолесье, угрюмо тянуло к реке еловые лапы, чёрно-зелёные корбы стекали к воде, выпуская натоптанные звериные тропы — тут ходили на водопой стада кабанов и лосиные семьи.
Самое удобное место для засады, — сказал Смете кто-то невидимый. Гонец невольно поёжился. И почти сразу же переливами потёк из корбы пронзительный разбойный свист.
Влип!
Бурый дёрнулся, прянул ушами, словно собираясь ударить в заполошный бег.
С двух сторон из корбы выступили кмети с завязанными луками в руках — четверо. Тут уже не увернёшься, из четырёх-то стрел хоть одна да цель найдёт.
А на дороге, весело улыбаясь, стоял высокий кметь с рыжими усами и чупруном.
Тот самый.
С той, первой засады!
Прошло уже два дня и вот они встретились вновь.
Полочанин ждал. Теперь он уже не скрывался, и червлёный щит с серебряным полоцким знаменом — оскаленной волчьей головой — открыто висел на его левой руке.
Долго ждать заставлять не стоило. Хотя бы и чести ради.
Смета толкнул коня каблуками. Бурый рванулся вперёд — смять этого рыжего, втоптать копытами в землю! — авось да и прорвёмся!
Не прорвались.
Взвизгнули пронзительно стрелы, жадно вспарывая воздух хищными жалами, земля встала на дыбы и ударила в лицо, оказавшись каменно-твёрдой. Смета обеспамятел.
Несмеян не собирался опять упускать добычу.
— Коня жалко, — сказал Витко негромко. Бурого коня и впрямь было жаль — сразу две стрелы пробили тугую, атласную шею скакуна, щедро напоив землю кровью. Конь ещё косил налитым кровью глазом, прерывисто храпел.
— Добейте, — велел Несмеян кметям, морщась.
Гонец был жив, только без памяти. Лежал в траве, скрученный арканом, прерывисто дышал. Несмеян несколько мгновений его разглядывал, что-то прикидывая и обдумывая, потом сказал, поворотясь к Витко:
— Отвезёшь его к воеводе. Возьми двух кметей для сопровождения.
За спиной ужасным пронзительно-горловым смертным вскриком закричал бурый конь гонца.
— А ты? — не понял Витко, морщась.
— А я с остальными ближе к Новгороду продвинусь — погляжу. Мало ли…
Витко хотел было возразить, но наткнулся на холодный взгляд друга, сглотнул и коротко кивнул.
Сознание приходить не желало.
Мир кружился опричь него, наплывая разноцветными кольцами, пятнами и восьмёрками сквозь темноту. Прорывались голоса — чужие и незнакомые.
И в какой-то миг чётко прорезалось осознание: он — в плену.
Очнулся Смета, когда его втащили в шатёр и развязали, наконец, руки. Кровь гулко ударила в жилы, руки охватило огнём. Гонец застонал и открыл глаза.
Посреди шатра стояло высокое кресло, в котором сидел тонкий бритоголовый мальчишка с едва заметным пушком на верхней губе и чупруном на темени. Рядом на походном стольце — коренастый седоусый старик с обветренным жёстким лицом, тоже бритый и с длинным седым чупруном.
Кмети, забросив гонца в шатёр, застыли у входа, ожидая приказаний.
— Ну?! — грозно спросил старик у кметей.
— Гонца поймали, воевода Брень, — почтительно отозвался старшой, русоволосый кметь, тот, что в прошлый раз ловил Бурого под уздцы. — Того самого.
— О! — удовлетворённо промычал воевода. — А старшой ваш где? Несмеян-то?
— Он в сторону Новгорода продвинулся с тремя кметями, — посторожить.
— Добро, — крякнул Брень удовлетворённо и поворотился к гонцу, во все глаза глядящему на пестуна знаменитого полоцкого оборотня. Повторил. — Ну?
— Ничего я тебе не скажу, — бросил Смета, изо всех сил стараясь казаться гордым.
— А мне ничего и не надо, — воевода усмехнулся. Мальчишка в кресле — уж не княжич ли полоцкий? — и кмети у входа заметно заулыбались. — Я и так всё знаю.
Он вдруг оказался рядом с гонцом.
— Ты — гонец. Послан от плесковского наместника Буяна Ядрейковича к новогородскому князю Мстиславу Изяславичу. Так? — голос Бреня был почти ласковым. — С вестью, что полочане Плесков осадили. Тебя князь наградил, — воевода кивнул на привязанную к поясу гонца калиту — и послал обратно с вестью, что скоро сам на помощь придёт. Так?
Полоцкий воевода закончил совсем уже скучным голосом.
Вот и всё.
Полоцкий княжич, жидкоусый мальчишка, смеялся. Смеялись и кмети.
Глупо было думать, что полочанам нужны его сведения. Для них важнее было просто поймать самого гонца. И теперь новогородская рать попадёт в засаду, как кур в ощип.
А осажденные плесковичи не получат не то что самой помощи, они не получат даже обещания помочь.
Смета закусил губу.
Сороки верещали, как резаные, метались на кустах. Несмеян досадливо сплюнул и дал своим знак остановиться — не дело было и дальше так пугать лес. Того и гляди, кого-нибудь и поважнее спугнёшь. Ожегшись на молоке, Несмеян теперь дул и на воду.
