Дмитрий Скирюк - Осенний Лис
У порога Жуга задержался, отметив мимоходом, что на улице уже стемнело.
— Тебя-то как звать? — спросил он своего нового знакомого.
Имя, прозвучавшее в ответ, было резким, как удар молота:
— Збых.
* * *После бани и нескольких кружек душистого липового чая с медом Жуга разомлел. Его грязную рубашку Збых запихал куда-то в сундук и дал взамен другую, из своего запаса — белую и чистую, с затейливой вышивкой.
— Бери. Кажись, эта впору тебе будет.
Рубашка висела на травнике, как на вешалке.
— Жена вышивала? — спросил Жуга, рассматривая узор.
— Сестра.
— Она здесь сейчас?
— К подружке в соседнюю деревню отправилась.
— Что ж так — в соседней-то?
— Да нашенская она. Замуж вышла, ну, к мужу и переселилась. А ты откуда будешь-то?
— Издалека. С гор.
Слово за слово Жуга рассказал новому знакомому обо всем, что случилось в лесу. Збых слушал, рассеянно кивая, изредка спрашивая о чем-нибудь. Хмурился, качал головой. Наконец, поднял взгляд.
— Ты на ночлег где-то остановился, нет?
— Нет… Разве только вот у отца Алексия…
— Ну, это ни к чему. Раз такое дело, оставайся покамест у меня. Денег не надо.
Жуга помолчал, отставил в сторону глиняную кружку с остывшим чаем и некоторое время сидел недвижно, о чем-то размышляя. Пожал плечами.
— Неудобно как-то…
— Да брось ты, все равно ведь бобылем живу.
— А сестра?
— А что — сестра? Она у меня девка с понятием. Считай, что я тебя погостить зазвал. Так что — лезь, вон, на полати.
Жуга, который впервые за весь день поел с охотой, теперь молча сидел за столом, прислонившись спиною к жарко натопленной печке. Глаза смыкались сами собой, говорить не хотелось, и спорить он не стал, лишь кивнул благодарно, лег, укрылся своим полушубком и вскоре уснул.
Збых еще некоторое время сидел один, задумчиво глядя в стол. По-правую руку от него, словно соринка в глазу, маячило что-то черное. Кузнец повернул голову и вздрогнул: показалось на миг, что рядом, на лавке свилась кольцами тонкая черная змейка. Збых похолодел, но тут же вздохнул с облегчением, припомнив, как Жуга за разговором зачем-то кромсал ножом узкий лоскут сыромятной кожи, и потянул «змейку» к себе. То был затейливо плетеный кольцом ремешок с узелками. Узелков было много — десятка полтора на каждой стороне, и почему-то Збых все время сбивался, пытаясь их сосчитать. Махнув рукой, он бросил эту затею, зевнул, перекрестился на образа и, погасив свечу, полез на печь.
* * *Шорох шагов? скрип несмазанных петель в ночной тишине? дуновение холода? Збых не смог бы ответить, что именно его разбудило, но так или иначе, среди ночи он вдруг открыл глаза и больше не смог уснуть.
Едва лишь стемнело, со всех сторон сразу налетел ветер-баламут, разметая по полям сухой колючий снег, шуршал по крыше, царапался в окна, завывал дурным голосом. В избе у кузнеца было тихо и тепло. Мерцала огоньком лампада. Постель Жуги была пуста. Збых решил сперва, что приятель его вышел по нужде, но прошло пять минут, десять, и кузнец не на шутку растревожился. Он слез с печи, оделся и вышел на двор.
— Жуга! — позвал он. — Жуга, ты где?
Ответа не было.
У самого крыльца брала начало и терялась за воротами цепочка полузаметенных снегом следов. Обеспокоенный, Збых вернулся за шапкой, подпоясался, прихватил фонарь и рукавицы и двинулся на поиски.
Мело.
Закрываясь от ветра рукой и пригибаясь к самой земле, кузнец медленно пробирался вдоль темных, укрытых снегом домов. Изредка останавливался, светил фонарем — снег быстро сглаживал все неровности, но в деревне было от силы десять домов и всего одна улица, да и тучи меж тем разошлись, объявилась луна, и вскоре следы привели его к церковной паперти. Збых потоптался в нерешительности, хотел было постучаться, да вдруг раздумал, загасил фонарь и только после этого, стараясь не шуметь, приоткрыл дверь, и проскользнул внутрь.
Жуга был здесь, хотя разглядеть его было трудновато — в трапезной горели только лампады да две толстых свечи в изголовье гроба. Было тихо, и в этой гулкой тишине неясным эхом расползался по углам негромкий отчетливый шепот. Збых похолодел, хотя сам не понимал, отчего: было в этом шепоте что-то такое, от чего кузнец тихо скользнул в темный угол и там затаился. Обитая войлоком дверь закрылась за ним мягко, без звука, лишь сквозняк тронул пламя свечей, и стоявший у гроба рыжий паренек ничего не заметил, всецело поглощенный своим занятием.
Жуга творил наговор.
Збых потом не мог вспомнить, сколько времени простоял он в этом закутке, тараща глаза в церковный полумрак. Сперва ничего не происходило.
Потом появился Свет.
Он возник ниоткуда — струистое блескучее сияние рождалось где-то в пальцах у Жуги, сгущалось, странной светлой тенью мерцая на фоне черноты. А потом…
Шепот Жуги смолк. Дымная тень вытянулась неровным облачком и теперь плыла уже сама по себе, направляясь к покойнику. Кузнец поежился — слишком уж быстро двигалась она, — а затем вздрогнул от неожиданности: показалось вдруг, что мертвец шевельнулся в своем гробу. Збых поднял руку — протереть глаза — и чуть было не закричал, сызнова их открыв: Вайда поднимался, медленными неверными рывками, руками ухвативши края домовины! Глаза его были открыты и пусты.
Крик свой кузнец удержал, хотя сам бы не сказал, как, но теперь уже поздно было скрываться: Жуга, заслышав шорох, обернулся.
— Ты?! — вскричал он, делая шаг навстречу. Рифмач с глухим стуком рухнул обратно. Пламя свечей дрогнуло, одна из них погасла.
— Я! — с вызовом бросил Збых и вышел из угла. — Ты что творишь, нелюдь, в божьем храме?! — Кузнец выпрямился во весь рост — угрюмый, жилистый. Его не так-то просто было испугать. — А я-то тебя к себе на дом…
Жуга обернулся на гроб, на кузнеца, снова — на гроб, и с искаженным лицом заметался меж ними двоими, словно зверь в капкане. Замер на миг, силясь сорвать что-то с руки — мелькнула знакомая кожаная полоска — и вдруг вихрем налетел на кузнеца, крича страшно и отчаянно. Збых, который двинулся было к нему, засучивая рукава, на миг опешил и сдал назад.
— Убирайся! — кричал Жуга, размахивая руками, словно мельница. — Я не смогу теперь ее сдержать, понял?! Беги, чтоб тебя! беги, пока не поздно!
Силой господь Збыха не обидел, как говорится — съездит по уху — дверей не найдешь, но рыжий паренек, гибкий и верткий как белка, и странные слова его до того ошеломили кузнеца своим натиском, что опомнился он лишь когда Жуга уже выталкивал его в раскрытую дверь. Опомнился — и заработал кулаками.
Лишь потом до него дошло, как странно, как нелепо дрался этот Жуга. Он метался, кружил, оборачивался некстати, пропуская самые глупые удары, тряс рыжей головой, цедил воздух щербатым ртом и вновь наседал, тесня Збыха то к двери, то вдруг — прочь от нее, а то и вовсе — куда-то в сторону. Пред взглядом кузнеца мелькали руки, ноги, безумные глаза его, и почему-то все время казалось, будто что-то, дымно сверкая, маячит за его спиной…
