Макс Фрай - Энциклопедия мифов. Подлинная история Макса Фрая, автора и персонажа. Том 1. А-К
– Н-н-н-наверное, – запинаюсь почему-то, тушуюсь и затыкаюсь. Надо бы перевести дух. Опять же, моя очередь кубики кидать.
– Игра же, – говорит Карл Степанович мечтательно, словно бы смакуя это слово, – действительно славное занятие для того, кто в пути, тут вы правы… В сущности, игра – это добровольное наложение на себя немыслимых, зачастую нелепых ограничений, верно? Казалось бы, кто заставляет нас с вами, взрослых, разумных людей, передвигать шашки не куда вздумается, а в соответствии с указанием кубиков? Кто сказал нам, будто делать ход следует по очереди, а не одновременно? С какой стати каждый передвигает только черные или только белые шашки, вместо того, чтобы совместными усилиями расставить по местам и те, и другие? Почему мы слепо повинуемся правилам, изобретенным задолго до нашего рождения, без нашего участия, да еще и удовольствие от этого получаем? И немалое, смею заметить, удовольствие!
– Наверное, именно потому, что нас никто не заставляет это делать, – улыбаюсь ему. – И потом, мы ведь сами выбрали способ ограничить свободу своей воли. Не нравились бы нам правила игры в нарды, резались бы сейчас в «дурака», или в «морской бой», или, к примеру, в прятки, благо обстановка располагает, – тут я невольно хихикнул, поскольку представил себе, как респектабельный Карл Степанович карабкается на багажную полку под потолком купе, пока я, зажмурив глаза, считаю до десяти, запершись в уборной. Справившись кое-как с непрошеной смешинкой, резюмировал: – Считается, что игра – не очень важное занятие, поэтому в этой области человек всегда более-менее свободен выбирать. Нет такой профессии ни в одном цивилизованном обществе: «надзиратель за настольными играми частных лиц». А значит, играя, мы можем наложить на себя именно те ограничения, которые нам по душе. Так ведь?
– Вот именно, – с удовольствием соглашается мой собеседник. – Выбор игры всегда заслуживает пристального внимания, поскольку рассказывает об игроке куда больше, чем подробные биографии и заполненные анкеты. Вот мы с вами любим играть в «длинные нарды», и это очень показательно, верно?
– Да уж…
Небольшая заминка, но молчать почему-то невыносимо, и я цитирую по памяти подходящий фрагмент из страстного монолога гадалки Оллы, столь впечатлившей меня три дня назад, когда мир еще только собирался пойти вразнос.
– Очевидно, это значит, что нам обоим чрезвычайно нравится мысль о возвращении «домой», хотя я вряд ли представляю себе, что это за место такое – мой «дом»… А вы? Вы представляете?
– Отчего же, вполне представляю, – щурится мой элегантный попутчик, в уголках его рта вдруг обнаруживается улыбка вполне мечтательного свойства. – Вероятно, потому, что я, если оперировать вашей системой метафор, уже «дома»… Ага, вот я вас и обыграл!
И правда обыграл. В ходе всей партии я лидировал с небольшим отрывом, но как только стали убирать шашки «на двор», везение меня покинуло. Впрочем, загадочные намеки моего удачливого соперника волновали меня сейчас куда больше, чем судьба двух белых лакированных кругляшков, так и не успевших эвакуироваться за борт.
– О каком «доме» речь-то? – спрашиваю, с трудом размыкая непослушные губы.
– Ну уж, по крайней мере, не о двухкомнатной квартире в Медведково, – смеется.
Про себя заключаю, что «Медведково» – это, вероятно, один из спальных районов Москвы. Слово смешное. Не то медведи там бродят, не то бабочки-медведки порхают – одно слово, глухомань!..
– Рассказывать о своем «доме» я вам не стану, уж не обессудьте, – продолжил он. – Вам это ни к чему, в метафизическом смысле мы с вами – отнюдь не «соседи»… К слову сказать, пейзаж за окном любопытный, вы не находите?
Я машинально обернулся к окну, ожидая увидеть там очередную пасторальную идиллию, и обмер. Открывшийся мне ландшафт никак не мог существовать на обширной территории между моим родным городом и Москвой. Потому хотя бы, что территория эта равнинная, а за окном сейчас возвышались горы. Не слишком высокие, округлостью очертаний напоминающие Карпаты, но не столь лесистые. Поезд наш неспешно пересекал долину, а на склоне ближайшей горы толпились причудливые тени, четко прорисованные на ультрамариновом фоне ночного неба, горели оранжевые и зеленые огни, затмевающие тонкий серп ущербной луны – неужели город? Точно, город, хотя все известные мне географические карты многомиллионным хором массовых тиражей свидетельствовали: никакого города здесь быть не может. Гор, впрочем, тоже.
Мне бросилось в глаза странное сочетание приземистых массивных зданий и хрупких, почти игрушечных башенок, и еще дом из белого кирпича, на островерхой крыше которого крутился флюгер в форме попугая. И еще мне показалось, будто я слышу музыку, едва различимую танцевальную мелодию, словно бы на городской окраине в разгаре вечеринка…
Я чуть ли не по пояс высунулся в окно и опьянел от восхитительного хаоса ночных ароматов: кажется, воздух этого места подействовал на меня как веселящий газ… впрочем, по правде говоря, я не знаю, как именно влияет пресловутый газ на человеческий организм. Не нюхал я его.
– Что это? – ору, счастливый и перепуганный, как никогда прежде. – Что это? Что это такое?
– Симпатичный городок, – вальяжно замечает Карл Степанович. – Возможно, именно сюда вам когда-нибудь предстоит вернуться… Впрочем, в таком деле гарантий быть не может, сами понимаете.
54. Гбаде
…легко возбуждается и стремится все истребить.
– Ничего я не понимаю! – кричу, уже с надрывом.
Говорить спокойно я сейчас не способен, хорошие манеры забыты. Меня раздирают противоположные желания: хочется не то выпрыгнуть на ходу из поезда и вскарабкаться по склону горы к дивным этим каменным стенам, не то забиться под стол, закрыть глаза, заткнуть уши и сидеть так, пока мир не придет в норму, пока за окном не замелькает скучный степной пейзаж: распаханные поля, узкие полоски лесопосадок, редкие огоньки станционных будок… И к чертям собачьим зачарованные города!
– Здесь не может быть никакого города, – я смотрю на попутчика почти с ненавистью. – И гор не может быть. Какие, на хрен, горы?! Вы мне в ром ЛСД подмешали, что ли?
Последняя догадка кажется мне просто блестящей. Следствие по делу можно считать закрытым. Обвиняемый обязуется затолкать остатки галлюциногена в собственную холеную задницу. Экспериментатор хренов!
– Обижаете, батенька, – хмыкает «обвиняемый». – ЛСД да в ром? Зачем же хороший продукт портить?
У него редкий дар убеждения. Мои подозрения тут же рассеиваются, разум охотно подчиняется странной логике собеседника. Действительно, ЛСД в ром – какая нелепость! Смешно просто!
