Сломанный мир (СИ) - Мори Анна
Он увидел, что Маюми плачет, по-прежнему ничего не понимая. Переезд в другую страну и новая жизнь, непохожая на ту, которую она вела во дворце, пугали ее даже больше, чем замужество за беловолосым демоном. Он понял, что сейчас с ней говорить бесполезно, Гэрэл надеялся, что она хотя бы запомнит сказанное им. Ее судьба — не его забота. Джин-хо позаботится о ней, когда та окажется в Юйгуе. Надо дать указания людям, которые доставят ее туда в целости и сохранности. Но ему не хотелось об этом думать. Потом, потом, потом...
И ради этих Юкинари хотел построить новый мир? Ради предательницы-матери, беспомощной пустоглазой сестры? Ради трусливых подданных? Не было никого, кто был бы достоин этого мира, и никого, кому он нужен. Юкинари постиг эту истину, разрезав себе запястья в тюремном застенке Токхына.
Может быть, Гэрэлу стоило последовать за ним. Все эти люди, что окружали его, были безразличны ему. Что чхонджусцы, что рюкокусцы были одинаково чужими для него — чужими во всем.
А единственного не чужого человека он отдал, даже не попытавшись побороться за него — можно сказать, убил собственными руками.
Всё осталось прежним, твердил он себе — но прекрасно знал, что ничто уже не будет прежним. В его жизни не было ни капли смысла. Его не было и раньше, его никогда не манил призрак другого, счастливого мира — он в такой мир не верил. Но теперь бессмысленность навалилась на него тяжелым грузом. Он умел только сражаться, но в его стылой безрадостной жизни не было ничего, за что стоило бы сражаться.
Не было Юкинари.
Глава 20. Омут
20. Омут
Осень была на исходе, но никак не могла смениться зимой: в Синдзю, похоже, привычной ему западной и северной зимы со снегом вовсе не было. Дождь лил и лил. По утрам между стволами деревьев в саду стыл туман. Из-за того, что небо было все время затянуто тучами, казалось, что темнеет рано, и фонари светили сквозь зеленоватую влажную мглу тускло, словно со дна реки.
Как правило, чиновники и аристократы, переселяясь на другое место, брали с собой слуг — лучше, чтобы на новом месте (по определению враждебном) тебя окружали знакомые, верные люди. Гэрэл и рад был так поступить, но была одна проблема: его домом стал императорский дворец. Он привез десяток слуг из Чхонджу, но заполнить весь дворец верными ему людьми никак не мог при всем желании. Потому его новый дом населяли главным образом ненавидевшие его рюкокусцы.
Он вполне мог бы обойтись без всех этих людей (впрочем, без своих слуг тоже), но эти люди жили во дворце куда дольше него, и он не чувствовал себя вправе лишать их дома.
Из-за бесконечных дождей в воздухе внутри дворца скапливалось невероятное, чудовищное количество влаги — воздух будто бы от пола до потолка был пропитан водой. От сырости гнила деревянная мебель, гибли книги, на стенах расцветали причудливые узоры плесени. Иногда Гэрэлу казалось, что дворец залило наводнением, а они все каким-то чудом остались живы и теперь живут на дне морском и дышат водой; и что в окна вот-вот заплывут стаи рыб, и странно, что придворные еще не отрастили хвосты, чтобы апатично шевелить ими, плавно перетекая из одной комнаты в другую. Вместе с сыростью в воздухе не находящими приюта сгустками плавала молчаливая взаимная ненависть прежних обитателей дворца и захватчиков друг к другу.
Гэрэл изо всех сил пытался примирить победителей и побежденных. Он хотел по мере возможности восстановить жизнь дворца, работу городских служб, чиновничьего аппарата. На некоторые должности он назначил чхонджусцев, но многие оставил за местными чиновниками — как ни крути, чхонджусцы были чужаками здесь, а он не хотел оказаться в роли диктатора не только безжалостного, но и бестолкового: только демонстрируя хоть какое-то уважение к местным, можно было надеяться на диалог и перемены к лучшему. Впрочем, о реформах и улучшениях пока было рано думать. Сейчас бы вернуть все как было.
У него было много задумок, но сил — гораздо меньше; этот город словно высасывал их из него. Дни бежали один за другим и терялись, он каждый день твердил себе, что назавтра уж точно возьмется за дело, но обещания так и оставались обещаниями.
Все во дворце напоминало ему о той осени, что была год назад. Вещи, книги, бесчисленные изображения драконов на всех предметах. Лица и наряды придворных. Бумажные фонарики. Чья-то игра на эрху. Листики кленов на дне ручья.
На мою могилу падает снег — это приходит зима,
и лишь над твоим домом все льет дождь и кружатся листья —
неделю за неделей, месяц за месяцем...
...Старики в городе, играющие за маленькими столиками в настольные игры, заставляли его вспоминать про «Туман и облака». Чай: он хорошо помнил, какие чаи любил Юкинари.
Он перебирал режущие осколки памяти, постоянно представлял себе, как сложилось бы все, если бы он выбрал ту, другую дорогу, на которую Юкинари звал его. Память услужливо подсовывала ему все моменты, когда можно было изменить ход событий.
Если бы он дал согласие служить ему той ночью в саду у драконьего пруда...
Если бы после битвы у реки Сэтагава он поскакал вперед своих людей на заброшенную императорскую виллу и предупредил его...
И даже когда они в последний раз встретились в Когте, было не поздно: у Гэрэла было достаточно влияния тогда, он мог бы, наверное, устроить переворот и убить Токхына, если бы мыслил холодно и четко; но в его голове тогда царил полный хаос.
И еще он вспоминал те слова, сказанные Юкинари, когда они встретились на рынке в нижнем городе: «Давайте уедем в Юйгуй... Тогда эта война не коснется нас», — они были как рука, протянутая ему в безнадежной мольбе. Безнадежной — потому что Юкинари, конечно, понимал, что такого не может быть никогда.
Он клял себя за то, что не может перестать думать об этом, вырваться из этого больного круга.
Он мучился от бессонницы и, хоть и обвинял во всем стучавший в окна дождь или сырой холод, но догадывался, что виновато скорее вино и душевный непокой.
Каждую ночь он говорил призраку Юкинари все, что хотел сказать и не сказал; представлял, что тот ответил бы ему. Как они вместе закончили бы эту чертову войну, как обсуждали бы планы, вместе склонялись бы над картами и бумагами. Составлял в уме бесконечные — иногда до самого рассвета — истории, умолял простить его. И в конце концов, обессиленный, падал в объятия сна — и в какой-то один-единственный миг перед засыпанием ему казалось, что все исправлено, что он прощен, и всё, всё теперь будет хорошо.
Во дворце было не только сыро, но и страшно холодно. Здесь были сотни спален, и императоры в прежние времена постоянно их меняли — разумная мера предосторожности, учитывая, что недоброжелателей всегда было предостаточно. Гэрэл отмахнулся от предостережений и выбрал одну — и приказал принести туда побольше ковров, одеял, книг, вина и ярких светильников. В серо-зеленой стылости дворца эта комната была похожа на живое сердце, которое пульсировало и перекачивало горячую кровь. Если бы не его обязанности, он с радостью забыл бы о мире, который начинался за пределами этой теплой светлой комнаты. Он всей всей душой возненавидел этот мир, этот город, отгороженный от него мутной стеной дождя.
Город, что неудивительно, отвечал ему полной взаимностью.
Другие чхонджусцы маялись в Синдзю не меньше. Стоило только пьяному угару победителей угаснуть, как они начали роптать, проситься домой в Чхонджу и жаловаться на рюкокусцев.
Все чаще ему сообщали, что люди недовольны его приказами и уже высказывают это недовольство, не таясь. Да он и сам прекрасно все понимал.
Чаще всего ему досаждал главный придворный маг — тут, в Синдзю, тоже такой имелся; здешний маг был не даосом, но последователем какого-то схожего учения, которое в Рюкоку называли учением об Инь и Ян. Утверждая, что звезды и гексаграммы показывают ему будущее, он подробно рассказывал о разнообразных несчастьях, которые вот-вот обрушатся на головы завоевателей и лично Гэрэла. «Самые могущественные мои амулеты ломаются в присутствии этого демона...» — вещал он. Всё это несколько утомляло. Прогнать его было бы неосмотрительно — мастер Инь-Ян был рюкокусцем очень знатного и уважаемого рода. Впрочем, в отличие от его старого знакомца Господина Лиса маги из здешнего Ведомства Предсказаний были обычными шарлатанами-людьми, довольно безвредными.
