Столпник и летучие мыши (СИ) - Скво Алина

Нечисть шарила по обездвиженному телу воровскими лапами. Под одеждой ползали Алчность, Ненасытность, Стяжательство. Пиявками присосались к животу Гордыня и Лень. Злоба тужилась нагадить на лицо. Силы покидали пленницу. Ужас распух, как фурункул и, наконец, взорвался.

И тут же грянул свет — белый и чистый, как снег. Он сотряс подземелье. Фру зажмурилась. Когда она открыла глаза, перед ней стоял её Сёмушка. Мерзость отхлынула, укатилась в щели. Отвалился невидимый камень, сковавший тело девушки. Столпник бросился к ней, схватил в охапку, поднял на руки.

— Фруша, бежим!

— Милый…

— Я выдерну с корнем змеево семя! Удушу гада двумя пальцами!

— Милый…

— Днесь* я изменю историю! Время потечёт вспять! Слава рода человеческого возвернётся к истоку своему!

— Милый… сейчас мы должны расстаться. Но сегодня же, слышишь, сегодня мы встретимся в двадцать первом веке. В Разумихино ты отправишься один. Это твой личный…

— Сей же час! К чёрту двадцать первый! Разом… в семнадцатом!

Девушка высвободилась от объятий, отстранилась. Семёна лихорадило. Как же так? Ведь Фрушенька — его невеста, Богом данная. Непозволительно им разбегаться по разным векам. Воин света снова бросился к подруге. Целовал мокрые глаза, обнимал холодный, как лёд, изнурённый стан, горячо шептал в измученное бледное лицо:

— Мы с тобой единое целое… Только смерть разлучит нас…

— Только смерть…

— Ты — моя, а я — твой навеки!

— Навеки…

— Впереди у нас долгое, блаженное* житьё-бытьё!

— Житьё… бытьё… — шептала Фру, заливаясь слезами, ещё пуще.

Мужество покинуло её. Она знала, что расстаётся со своим наречённым навсегда. Там, в мезозое, она отдала любимому свою силу, когда прикоснулась к нему. В одну минуту её сосуд внутренней энергии опустел. Живительная влага перетекла в измождённый, истерзанный огнём организм Семёна, а у неё осталось лишь на донце. Но пришелица не жалела ничуть. Если бы вернуться назад, она поступила бы так же. Она любила. Большего невозможно было и желать. Сколько там, в начальных и высших классах по коррекции душ, она встречала тех, кто за целую земную жизнь не познал настоящей любви, ради которой можно хоть на дыбу, хоть в кипящий котёл.

Зная, что смерть поджидает её здесь, в этой погребальной камере, она переживала только об одном: чтобы Столпник не сорвал задание. С самого начала она знала, что после того, как воин света освободит Русь от вражеского гнёта, он навсегда потеряет сверхъестественную силу. Что его кристалл вскоре размягчится и превратится в жидкость: кровяное русло станет полнее на несколько капель. И всего-то.

Сейчас он несокрушим. Одной только силой мысли он может проникать через времена и расстояния. Под его гневным взглядом расплавятся горы и высохнут моря. Но придёт день, и герой превратится в простого крестьянина. И даже память выпавших ему испытаний будет стёрта. Если на то будет воля Великого Программиста.

— Ну же! Идём! — Столпник потащил девушку за руку.

— Милый, я останусь здесь. Так надо.

— Это паче ума*! Перст возложи на уста*, слушай, что я глаголю. Неужто могу вречи* тебя в яме? Да ни в жисть! Аль не мужу должно радети* о жене? И не перечь, заберу тя отсель, уложу почивать подле озера.

— Нет-нет. Мне здесь очень хорошо, светло и… тихо. Ничто не отвлекает от самосозерцания.

— Бедная ты моя рюма*… От чего же слёзы твои?

— От счастья.

— О-хо-хо… Грусть-печаль меня терзает.

— Не волнуйся. Я буду думать о нас. Вот увидишь, не пройдёт и дня, как мы встретимся.

— Правда? — Столпник неуклюже вытер девичьи слёзы, спрятал в горсти прозрачные холодные пальчики.

— Честное слово, — соврала Фру, улыбнулась что есть мочи и последним усилием воли перекрыла слезоточивые протоки.

Внезапно раздался гром среди ясного неба. Это был господин куратор. Клетушка заколыхалась. Влюблённые вздрогнули, крепче обняли друг друга, закачались.

— Новгородцев Семён!

— Кто ты есть такой?! — воскликнул Столпник, бегая глазами по потолку.

Звук исходил откуда-то сверху.

— С тобой говорит временный поверенный Сущего на небесах. Готов ли ты исполнить своё предназначение?

— Готов! — ответил светлый воин и тут же исчез.

А Фру осталась стоять со скрещенными перед грудью руками, продолжая обнимать любимого. Подземелье замерло. Свет погас, и снова послышались шорохи.

***

Солнце стояло в зените. На всём небе оно было в единственном числе, как это и положено. Редкие прозрачные облачка купались в голубизне, не затмевая светила, простирающего ласковые лучи ко всему живому и неживому. Столпник вздохнул полной грудью и расправил могучие плечи.

Он стоял на том самом обломке скалы, где прожил отшельником три с лишком месяца, откуда начал своё невероятное путешествие. Теперь он, точно гимнаст на трапеции, едва помещался на крошечном каменном пятачке. За каких-то семь дней он очень возмужал и не мог поверить, что узкая ложбинка на столпе когда-то служила ему ложем. Теперь в неё могла поместиться разве что одна его нога. Он вспомнил свой извечный голод и усмехнулся. Со вчерашнего дня не хотелось ни есть, ни пить. Казалось, он — птичье перо в потоке воздуха — такой же лёгкий, свободный и независимый. Вместе с тем нечто весомое и неуёмное капля за каплей наполняло его внутренний сосуд и уже подступало к самому краю.

Вот и пришло время помериться силой с ненавистной тварью. Столпник отчётливо увидел и Марфу, и змеиную кладку, и Горыновну, похаживающую в нетерпении по пещере. Он увидел, как ровно в полночь распадаются скорлупки, выпуская змеёнышей в мир Божий, на погибель рода русского. Но он также знал, что этому не судилось быть, потому что ровно через час он соберёт гору хвороста и зажарит вражье семя на пышном огне. И водрузит на кол драконью голову. И выбеленное страданием лицо Марфы, стоящей подле, раскраснеется от жара костра и торжества победы.

Он наблюдал в небе отяжелевшую драконью тушу, частое и натужное трепыхание крыл, вылезший от натуги язык. Слышал одышку гадины, разжиревшей на горе народном. Вместо огня из чёрной пасти прорывался жидкий дым. Рептилия заметно поизносилась, разоряя трударей. И всё-таки враг был силён. Драконий огонь испепелял вмиг. Бой предстоял трудный, изнуряющий.

Столпник заскрипел зубами и зарычал, как сторожевой пёс. Он подтянул армейский ремень и потуже зашнуровал ботинки. Сейчас ему казались нелепыми и конь, и самосек, потому что он был воплощением ста боевых мечей и самого быстрого на свете коня. Да что там конь! Он был как птица, и даже больше — мог молниеносно взлететь на любую высоту. Мог во мгновение ока исчезать и появляться в любом месте, становиться невидимым, превращаться в любого зверя, а если надо, — в камень, воду или бревно.

Под ним расстилалась паче ума* прекрасная родная земля. Берёзовая роща у ближнего пригорка высилась, шелестела, белела. Подле — пищуга* кудрявилась, точно прядево*. Серебряная речка петляла меж гор и, пробегая по весёлому широкому лугу, мчала свои чистые воды к далёкому морю. На берегу лодчонки позабыты-брошены, — вокруг ни души. А за погорелыми безотрадными полями ржи — Разумихино. И камня на камне не оставило змеище от некогда дородной деревушки.

Невиданная сила наполняла и распирала Столпнику грудь. Через несколько минут его могло разорвать изнутри так же, как молодое вино разрывает меха. Но воин света был покоен. Он знал, что его мощь выплеснется вовремя и по назначению. Он потянулся к небу, закрыл глаза и начал отсчёт: «Один, два, три…». Прошла минута. Вражина выкарабкалась из логова и, натужно хлопая крыльями, точно откормленная к Пасхе гусыня, оторвалась от земли. «Шестьдесят один, шестьдесят два, шестьдесят три…» — секунды мерно падали в копилку.

Дракониха полетела на разорённую деревню, исходя голодной слюной, рыкая, скалясь, дымя. Она закружила низко над землёй, высматривая среди развалин добычу. Схватив зазевавшегося бобика, махина рванула ввысь. И в тот миг, когда, набирая высоту, зверь повернул рыло к Столпнику, их глаза схлестнулись. На миг чудовище зависло, вытянуло шею, остервенело завертело крыльями и хвостом. Раздался сводящий с ума рёв. Огромное, с полнеба, облако огня оторвалось от звериной пасти и, плавя воздух, молниеносно покатилось прямо в лицо воину. Последняя капля упала, переполнила сосуд. Сердечный кристалл вспыхнул, выстрелил мириадами невидимых стрел. Богатырь крикнул: «Господи, благослови!» и полетел навстречу супостату.