Виктория Шавина - Дорога в небо
Комната мало чем отличалась от уже виденной: тоже небольшая и замусоренная, с окнами, выходившими к озеру — на восход. Кровати здесь не было, вместо неё у стены красовался инструмент, высотою в рост весенов, немного напоминающий шкаф: коричневый, лакированный. А клавиатура — в точности как у рояля, только клавиши не из белой, а из жёлтой кости.
Инструмент стоял у дальней стены, так что Сил'ан сидел к двери спиной, опираясь лишь на собственный хвост — стул ему как и прежде был не нужен. Платье красивыми волнами растекалось по пыльному полу. На этот раз Хин узнал мелодию: Лист, соната си минор — и подавил вздох. Он почему-то надеялся, что зазвучит музыка детства.
Одезри сел на пол у стены рядом с окном, сбоку наблюдая за изумительной лёгкостью, с которой Келеф исполнял сложнейшие пассажи. Не пробовал бы Хин сам когда-то сыграть то же самое, и не заподозрил бы, каких сверхчеловеческих усилий это требует. Сил'ан поймал его взгляд и чуть улыбнулся, Хин невольно заулыбался в ответ, чуть ли не от уха до уха, и тотчас постарался согнать с лица это глупейшее выражение.
— Ты помнишь наизусть «Зимний путь» Шуберта? — спросил он, когда Келеф опустил руки на колени.
— А ты выучил цикл песен? — обрадовано догадался тот. — Завтра как раз будет дождь. Он подойдёт больше ясного неба.
Негромкий голос Келефа повторял шум листвы и раскаты грома. Стоило заслушаться им, тотчас казалось, близится гроза; воображение даже воздуху придавало тот же тревожный аромат, что и когда-то в горах. Лес становился всё гуще. Потемнело, птицы притихли, но дышалось легко: взмахни руками — взлетишь. Густой смолистый запах пьянил, ноги по щиколотку погружались в мягкий мох. А потом неожиданно деревья вновь поредели, расступились и прямо под ногами далеко внизу протянулись огромные террасы, залитые водой. Десятки, если не сотни работающих людей копошились там. Виднелись и их домики, и дороги-ниточки, уводящие как будто во все концы света.
— Это нам уже не принадлежит, — поведал Келеф, присаживаясь на край и позволяя ветру играть с подолом.
Хин покачал головой, не в силах отвести взгляд от изумительной, так похожей на калейдоскоп картины.
— Кёкьё тебя не примет, — совершенно тем же тоном продолжил Сил'ан.
Тут уж Одезри поглядел на него, волей-неволей забыв о чудесных видах.
— Почему? — спросил он. И тут же: — Даже Нэрэи?
Келеф удивлённо фыркнул:
— А что Нэрэи? Люди для него — забава, временное помрачение. А дорог ему Вальзаар, — он помолчал, но правитель не торопился вставить слово. — Нэрэи заигрывает с обычаем и законами, но не пойдёт против них никогда.
Хин остановился за спиной Сил'ан.
— Три ужаса из истории, — задумчиво пробормотал тот. — Хочешь добавить ещё один? Да, именно об этом меня и спросят. Иногда думаю: за что я им?
«Какие ещё ужасы?» — мог бы полюбопытствовать правитель, но молчал. Он опустился наземь, обнял помрачневшее создание за плечи и привлёк к себе. Чёрные пряди нет-нет да легко касались лица. Келеф чуть поморщился, но всё-таки прижался спиной к горячей груди человека.
— Чтобы ты знал, — недовольно поведал он, — я не слишком-то жалую все эти нежные глупости.
Хин улыбнулся, но и не подумал выпустить драгоценную добычу:
— Что ж, извини.
В чужих глазах отражалось Солнце, иначе чем у людей — так, словно плавилось. Кажется, первый раз Одезри это заметил во время путешествия на облаке. Янтарь…
— И каково быть человеком, который всегда может рассудить кто прав, кто виноват? — вдруг спросило дитя Океана и Лун, сонно опустив ресницы. Хин ошеломлённо заглянул ему в лицо. — Он сильный и его все уважают, а он не боится старейшины из деревни и не метит в благородные, — напомнил Келеф, с сожалением усмехнувшись.
Перед глазами правителя промелькнули вчерашние гости: весен и девочка, а потом вдруг его собственная дочь, как он видел её в последний раз. Глупый ребёнок, шныряющий под лапами динозавров. И рядом с ней только встревоженная, вечно всего боящаяся, рано постаревшая мать.
— Здесь ты, видно, до идеала не дотянул, — оценил молчание Сил'ан.
Хин уткнулся лбом ему в плечо, полной грудью вдыхая едва уловимый чистый, холодный аромат льда и студёной воды.
— Я слишком занят собой, — признал он без раскаяния.
— Как её имя?
— Мезея[42] …
— Летням не выговорить, — подметил Келеф.
— Да. Они кличут Мезрой.
— Ужас. Испортили имя, — он только теперь задумался о значении. — Сам выбрал или почувствовал?
— А ты как думаешь?
— Не переживай особенно, — на этот раз гораздо искренней, чем в начале прошлого дня. — Младшую дочь Основателя звали Мидаирэ.[43] И она оказалась самой преданной из трёх.
Сил'ан отвечал со всё большими паузами и всё медленнее, пока, наконец, не высвободился из рук, чтобы уютно свиться кольцами и задремать, пригревшись в солнечных лучах.
Хин сидел рядом, смотрел вниз, но не видел ни поля, ни людей. Он вспомнил свой сон этой ночью. Келеф стоял на берегу странного, небывало огромного озера, демонически красивый, улыбался недобро и задумчиво. Всё равно что мудрый дракон, читающий письмена на водной глади. И волосы его лежали словно роскошный гребень, покровом ночи льнули к лунной бледности кожи. Благородное, древнее создание вышло из холодных глубин и в них погрузится без вскрика ли, шороха, плеска — в глубь мёртвой реки времени, текущей в прошлое. Ласково смотрят глаза, воды реки забвения тянут из них тепло. Яркий оранжевый взор постепенно гаснет. Так гаснет заходящее Солнце. Тонко, удивлённо выгибаются изящные строгие брови. Мудрый Океан знает все ответы, но тот, который ветер пишет сейчас на воде — безрадостен.
Глава XVI
Дождь закончился. Проснувшись ни свет, ни заря, Хин увидел, как по луговине важно расхаживает птица, величиною с дом. Осёдланная, грозная и нетерпеливая. Должно быть, Келеф разыскал её ночью, пока человек спал, тогда же и подготовил к перелёту: к седлу было приторочено такое множество пухлых мешков, что заднее сидение почти скрылось за ними.
Сам Сил'ан — лёгок на помине — появился в комнате, откуда ни возьмись:
— Проснулся? — оценил он. — Быстро к реке. Перекусишь, когда наберём высоту. И оденься как можно теплее.
«А может я лучше на карете?» — захотелось спросить Хину. Что ни говори, но при взгляде на огромную птицу, да ещё при слове «высота» (чего, как не птичьего полёта?) ему сделалось не по себе. Воображение оказывало дурную услугу.
Всё же он поднялся, ни словом не обмолвившись о своих страхах.
— Не вздумай есть! — строго повторил Келеф, так словно это было в самом деле важно.
— Хорошо-хорошо, — заверил Хин. От волнения — не очень-то и хотелось. — К чему такая спешка?
— Полетим кружным путём, — в своей манере объяснил Сил'ан.
Говорил бы уж: «Сам увидишь».
При ближнем рассмотрении мешки оказались не вполне мешками: скользкая чёрная упаковка без единого шва маслянисто блестела. Хин решил не касаться её. Вообще, он нарочно приглядывался к деталям, чтобы не хвататься судорожно за лавку при каждом движении злобной махины. А стоять спокойно она, похоже, попросту не умела.
Келеф наклонился над перегородкой, прежде чем занять своё место, показал, куда ставить ноги, чтобы включилась ментальная система, защищавшая оруженосца от перегрузок и выпадения из седла. Закрепил ремни дополнительной механической страховки, накрыл шкурой:
— Взлёт может быть неприятным, но я постараюсь осторожно.
Хин рассмеялся, изумлённый редкой заботой:
— Ничего не рассыплюсь, — и спросил, чтобы отвлечься. — А почему два места? Ты ведь летел сюда один.
Сил'ан сделал недоумённый жест, уже отворачиваясь:
— Боевое седло. Не успел ещё поменять.
Расстроенный паук забрался на чердак. Твари сопровождали птицу, пока могли, потом сделали прощальный вираж и полетели назад. Хин не мог оценить их стараний — глядеть по сторонам и, тем более, вниз ему поначалу совсем не хотелось. Поев, однако, он повеселел, привык к ветру — тёплая шкура пришлась весьма кстати — и редким взмахам огромных крыльев. Слева как раз восходило Солнце.
Над террасами,[*] нарезавшими небо ломтями, стлались туманы, спускаясь с холодных горных вершин. Птица поднималась всё выше, шум стих и ветер вдруг перестал донимать — словно над седлом возник невидимый защитный купол — и вот уже облака остались внизу. Лишь кое-где из холодного белого клубящегося моря поднимались чёрные острова. Их ледяные украшения ловили солнечные лучи и порою сияли так, что больно было смотреть. Птица взяла совсем близко к одной из вершин. Хин зажмурился — ему показалось, в следующий миг произойдёт неминуемое столкновение — но, не ощутив ни удара, ни боли, осторожно открыл глаза. Мелькнула чёрная хвоя, опушённая инеем, так близко, что, умей человек реагировать в сотые доли секунды, он мог бы протянуть руку и коснуться ветки. Правитель наклонился к креслу пилота:
