Татьяна Мудрая - Доброй смерти всем вам…
— Месяца три. Носил ортопедический воротник. Квартиру пришлось сменить. И город тоже.
— Сочувствую.
— Кажется, перепробовал все, что мог найти на скрытых сайтах. Бестолку.
— Только не плачь. Лограм Бретани умереть тоже трудненько, однако справляются. Как насчёт того, чтобы в горное ущелье прыгнуть?
После получаса такого анкетирования молодец не выдержал:
— Царь-Волк, вы что — нарочно устроили из этого балаган? С клюквенным соком вместо крови?
— Не балаган, скорее уж театр из одного актёра для одного слушателя.
— И для удовлетворения любопытства этого слушателя? Вы же давно поняли.
— Представь себе, и верно. Понял. Только недавно.
А именно: что никто из моих потомков брать на себя не будет. Не из трусости и неблагодарности, но от величайшего уважения ко мне.
— Хорошо, — я поднялся с места, показав ему сделать то же. — Я улетаю к себе. Не на вампирских крыльях — на частном самолёте. Ты будешь меня сопровождать. У тебя на квартире найдётся что-либо пристойней майки и драных джинсов?
28. Синдри
Привет, анон.
Какой профит мне разговаривать с тобой по твоему собственному компу, не скажешь?
Впрочем, в любом случае ты не скажешь мне ничего. Разве что чья-то тень с виртуального кладбища набежит. Даже не твоя.
Сплошная сажа!
Как в рассказе Джерома Клапки Джерома, передразнивающем викторианский театр: «Присядь, о странник, я поведаю тебе свою печальную кулстори».
Вот я и…как это… поведываю… О том, что в самом деле произошло и произойдет в будущем.
Это относится вовсе не ко мне. Это касается тебя одного. Ничегошеньки-то ты не понял. И даже не знаю, будет ли у тебя некая запредельная возможность просечь фишку. Хоть где-нибудь и когда-нибудь. Очень на это надеюсь. Уповаю, как любит говорить прадедусь.
Та нэ турбуйся, куме, как сказала бы уже Катерина. Я беспременно выживу и даже выкормлю наше ненаглядное чадушко. Не скажу по поводу уникальности — в ведении наших дирго-логрских пенатов уйма всякого мелкого народа, — но мальчишка будет здоров и смышлён. Может быть, его потребуется слегка подрастить в кювезе: это гораздо надёжнее, чем до последнего держать во мне самой.
Некоторое время погодя твоя тян будет чувствовать себя как человек, которому отрезали руку или ногу. Сабдроп после нехилого сабспейса. Депрессивный синдром юной матери. Но так как я заранее об этом знаю, большого эпикфейла не будет. Что естественно — то полезно.
Знаешь, на чём ты прокололся? Для любого из нас свобода и независимость куда ценнее благополучия, полнота жизни — тотального счастья. И каждый дирг знает, что территорию своего покоя и радости может отгородить и обустроить лишь он сам. Ты попытался удовлетворить мои желания за меня. Без меня, такой любимой.
Ты не дирг — даже наполовину. Я хотела получить бутончик от человека — я его получила. Разговор пошёл по кругу и нынче завершился: для всех включённых в него и для всех желающих включиться.
Конец связи.
29. Ингольв
Вот теперь у нашего строптивого соискателя вид вполне пристойный. За одеждой была более или менее тайно от него послана Искорка: отчасти в самом деле подобрать вещи по записке. Но больше того — для моральной закалки. Возможно, отыскать для себя что-либо на память. Может быть, втихую пообщаться с виртуальными призраками. И, почти неизбежно, — уподобиться некой Татьяне в кабинете Онегина. Не то чтобы разочароваться в своем галанте до конца. Но понять истинный размах его деятельности и осведомлённости и, может быть, разозлиться на него или себя.
Я озираю Стана с ног до головы: тёмно-серый блейзер в тончайшую полоску, светло-серая рубашка с мягким воротом, чуть мешковатые брюки, идеально подходящие по тону ко всем прочим вещам. Ботинки начищены так, что в каждом отражается по канделябру — их зажгли посреди дня, ибо в прилегающих к саду комнатах стало темновато. На среднем пальце левой руки — массивное кольцо, по счастью, не золотое и не из платины — серебряное. Не так плохо, но самую малость «перетянуто». Вот бы ещё в придачу яркий шарф на шее…
Нет, не надо никакого шарфа.
— Хорошо. Пойдём.
— Мне не показали её, — бормочет он на ходу. — Я ведь знаю, кому поручили собрать костюм.
— Уверен, что Син будет рада?
Он замолкает. До взлётной полосы мы добираемся в полном молчании.
У меня крошечная «Цессна» особо надёжной конструкции, которой почти не требуется разбега по сравнению с другими авиетками. Водить её способна даже дряхлая пенсионерка — или такой ретроград, как я, в жизни не признававший ничего сложнее ландо, запряженного четвернёй. Отпираю дверь и показываю рукой:
— Лезь назад.
Пристёгиваю его ремнями безопасности — так хитроумно и так туго, что парень едва может шевельнуться. Я так думаю, для полного блаженства ему придётся кстати лёгкая видимость насилия.
— Теперь слушай, чтобы не повторять, — заговорил я, уже сидя в своём кресле и бегло проверяя готовность. — Самолёт в воздухе не останавливается: промежуточных дозаправок тоже не предусмотрено. Выброса с парашютом — тоже. Когда прибудем на место, можешь считать себя свободным. То бишь если передумаешь — отпустим и дадим денег на обратную дорогу. Вот только куда — непонятно.
Стан кивает. Что мы можем учинить в его доме с тем самым навороченным железом, объяснять ему не требуется. И выяснять тоже.
— Далее. Если ты отважишься вручить себя Старшему, это означает, что ради исполнения своей базовой мечты готов на всё или очень многое. На утончённое издевательство. На хитрые попытки сломить, унизить, отговорить. На физическую боль, куда более страшную, чем ты испытывал когда-либо.
— Это в самом деле необходимо?
— Не знаю. Простой перебор возможных вариантов. Старший, знаешь ли, — существо непредсказуемое. Многого не говорит и сердечным конфидентам.
Он, сделав выразительную паузу, — снова:
— А третья заповедь имеется? Для ровного, так сказать, счёта.
В этот момент как раз схватилось зажигание, и слова Станислава наполовину потонули в грохоте мотора.
— Третья? Вот тебе третья. Ничего не пей и не ешь в доме смерти, если не намерен остаться там навсегда.
— То есть это возможность переиграть? Под самый конец.
Я не ответил, потому что авиетка ринулась вперёд, с рокотом отсчитывая колёсами рытвины в бетоне. Оторвалась от взлётной полосы и повисла в воздухе.
Во всяком случае, так казалось изнутри.
Роща Древних не имеет отношения к земной географии и не привязана в определённому месту. Собственно, до неё вовсе не обязательно добираться по суше или по воздуху: это отчасти поняла Рунфрид после случая с менеджером в парке. Я имею в виду — они все там были: сама Pуна, самоубийца во имя выгоды и дирги-дриады. Если я предпринял нечто громоздкое, то лишь ради того, чтобы отвести Станиславу глаза. На случай, если его понадобится отвозить в какое-нибудь другое убежище. Или если он вернётся из этого.
