Владислав Русанов - Пасынок судьбы
Олешек сидел на сундуке, скрестив ноги на манер кочевника, пристроившегося на бараньей шкуре, и за обе щеки уписывал кашу, которую зачерпывал из закопченного горшка.
— О! Пан рыцарь! — обрадованно воскликнул он. — А я думаю-гадаю, куда это ты запропастился? Я уже и снеданком успел разжиться. Хватай ложку!
Годимир не заставил себя уговаривать. Тем более, что по старой походной привычке всегда носил костяную ложку за голенищем.
— Как это ты умудряешься? — спросил он, отправляя ложку с теплой, щедро сдобренной коровьим маслом кашей в рот.
— Что умудряюсь?
— Еду добывать в чужом замке…
— А! — Олешек хотел засмеяться, но чуть не поперхнулся. Закашлялся. Словинец потянулся стукнуть его по спине — а то не ровен час задохнется певец, но шпильман опасливо отодвинулся. — Ты, пан рыцарь, руки не распускай. Я ж тебе не пан Тишило. Того стукай не стукай — толку никакого, а я больше к изысканному слову привык, чем к кулачным поединкам.
— Подумаешь… — Годимир даже обиделся слегка. Хотел как лучше, а вышло как всегда.
— Ладно. Ты ешь, а я уже все. Под завязочку. — Музыкант сунул в руки рыцарю горшок. Откинулся на спину. — А добыл я его просто. Помнишь, обещал тебе, что балладу, посвященную пшенной каше, придумаю?
— Ну.
— Опять «нукаешь»… Бьюсь я с тобой, пан рыцарь, бьюсь, а все без толку.
— Ты не придирайся, а рассказывай.
— Да что там рассказывать. Проснулся утром. Брюхо подвело, чуть ли не к хребтине присохло. И начали строчки сами собой складываться. Хочешь?
— Давай, рассказывай.
— Тогда слушай.
Олешек откашлялся, выплюнул на ладонь остатки каши из гортани и торжественно провозгласил:
— О, как тебя хочу я видеть
И пламенем твоим дышать.
Любить, сгорая, ненавидеть,
Свиданья тайного так ждать!
О, эта нежность неземная
Блаженство сладкое сулит.
И постепенно масло тает,
От счастия слюна бежит.
Но нет, не смею потревожить
Я дерзкой вилкой твой покой,
Не ложкою и, не дай Боже,
Немытой, грязною рукой.
Гляжу я, затая дыханье,
Как, нежно с котелка стекая,
Кипит, кипит волшебное созданье,
Шалея, горячась, паря, изнемогая.
— Здорово! — совершенно искренне кинул Годимир. — Я бы так не смог.
— Положим, не так уж и здорово. В последнем катрене размер подгулял. Вместо мужской рифмы во второй и третьей строчке — женская пристроилась[39]. Как она туда попала? Ума не приложу.
— Да ну? Я и не заметил.
— А зря. Поэт должен не только о пани думать, но и слоги считать…
— Я другое заметил, — пристально глянул на шпильмана Годимир.
— Да? И что же? — напрягся Олешек.
— Не ты ли меня учил глагольных рифм не употреблять? А сам?
Мариенбержец неожиданно сник, опустил плечи:
— Ладно, все. Уел, уел, пан рыцарь… — Тряхнул головой, отбрасывая челку с бровей. — И правда, нехорошо вышло. Зато, благодаря рифмам моим глагольным, мы теперь голодными не останемся!
— Это как? — озадаченно проговорил Годимир.
— А вот так! — Похоже, веселое настроение вновь вернулось к музыканту. — Я свежеиспеченную балладу кухарке прочитал. Дуреха решила, что эти строки я ей посвящаю, и расщедрилась на горшочек каши. Как бы то ни было, а результат налицо. И мы сыты, и кухарка рада донельзя. Небось, еще внукам рассказывать будет — мол, шпильман Олешек Острый Язык из Мариенберга мне стихи посвящал!
Годимир кивнул. А почему бы и нет? Нет, в самом деле- все довольны, всем хорошо. Вот так бы и всегда в жизни…
В дверь постучали.
— Кого там принесла нелегкая? — сердито выкрикнул музыкант, хотя по его лицу не было заметно особого огорчения от появления незваных гостей.
Петли скрипнули, и в образовавшуюся щель просунулась голова Ратиша, обмотанная через лоб тряпкой.
— Пан Тишило велел тебе передать, пан Годимир, чтоб ты в главную залу поспешал. Король Доброжир изволит в последний день перед турниром все споры и тяжбы разрешить. Как пан каштелян сказал, чтобы с чистыми помыслами на ристалище выходили…
Голод тут же куда-то пропал, словно и не было. Казавшаяся за мгновение до того вкуснейшей, каша вдруг превратилась в комок глины и прилипла к языку. Поэтому Годимир промычал в ответ что-то невнятное, безуспешно силясь сглотнуть, и кивнул. Хорошо, мол, сейчас иду.
* * *
В главную залу словинец вошел сияющий, как новый скойц. Жак утянут поясом, складочки согнаны назад, за спину. Мокрые волосы расчесаны не пятерней, как обычно, а нашедшимся в мешке Олешека деревянным гребнем. С сапог стерта пыль и соломинки.
После темного коридора освещенное десятком факелов помещение показалось праздничным и нарядно украшенным. Хотя, если задуматься, чем жилище Доброжира отличалось от замков словинецких, поморских, полесских князей и рыцарей? Да ничем! Тот же дощатый пол, выглядевший из-за нескольких поколений обитателей замка, забывающих чистить сапоги на крыльце, глинобитным. Два огромных камина глядят друг на друга, как пасти неведомых чудовищ. Благодаренье Господу нашему, Пресветлому и Всеблагому, огонь не разжигали — и так достаточно тепло, иначе едкий дым ел бы глаза похлеще заморской отравы — перца. Стены залы увешаны полотнищами хоругвей, под которыми сражались еще деды и прадеды нынешнего ошмянского короля. Стяги черные, довольно-таки мрачные. Лишь золотистые трилистники как-то оживляли их рисунок. Любопытно, раз у короля нет наследника мужского пола, исчезнет ли его герб из геральдических анналов или рыцарю, сумевшему добиться руки королевны Аделии, придется принять в свой герб цвета Доброжира?
Годимир тряхнул головой, отгоняя неуместные мысли, и продолжил рассматривать обстановку залы.
Ниже знамен висели доспехи и оружие. И каждый предмет мог поведать свою историю о походах, сражениях, победах и поражениях. Тут же красовались охотничьи трофеи: головы медведей и туров, горных козлов и архаров, оскаленная башка (перекошенная, с выбитым глазом) горного людоеда, прибитая длинным костылем когтистая лапа кикиморы и половина хвоста выверны с острым костяным жалом. Присутствие в украшениях зала столь близкого родственника драконьего племени вселило в Годимира надежду на успех поисков. Кормятся драконы и выверны с ослизгами почти одинаково. Ну, разве что первые предпочитают взрослых животных — оленей, кабанов, туров, а более мелкие сородичи охотятся на детенышей. И селятся драконы поодиночке — вряд ли чаще, чем раз в десяток лет драконица входит в охоту, привлекая запахом и глубокими затесами от когтей на стволах деревьев ближних самцов. А вот выверны обитают семьями в больших пещерах. До пяти-шести голов. Поэтому, согласно «Естественной истории с иллюстрациями и подробными пояснениями к оным» Абила ибн Мошша Гар-Рашана, драконов лучше брать в логове, а выверн и ослизгов — последние занимают промежуточное положение между драконами и вывернами и по строению тела, и по повадкам — в местах кормежки, куда самцы и самки, взрослые и подростки летают по отдельности…
