Артур Баневич - Похороны ведьмы
– Чтоб тебя! – наконец сказала она. – Ты приехал не на самокате, верно?
– Самоползе, – поправил Дебрен.
– Самотыке, – поправил Вильбанд.
– Чтоб тебя! – повторила она. – Я слышала какой-то шорох. Думала, кто-то из вас собрался украдкой подойти и…
– Убить? – догадался Дебрен. И вздохнул: – Ты нам все еще не доверяешь?
– Мужчинам доверять нельзя, – спокойно сказала она. – Высоким. А вы все высокие.
– Ты порядочность человека локтями измеряешь?
– Крутц вымахал как шкаф. И не любил меня, хотя говорил, что любит. Отец был крупный и даже не говорил ничего, а только бил и карлицей обзывал. Горняки, что в каменоломне у нас работали, тоже все как один крупные были, высокие парни, а ни один никогда доброго слова… Братья двоюродные, рослые ребята, за воротник меня на железный колышек подвешивали, в бочке катали, пока я всю ее внутри не облевала. Не знаю, может, и среди невысоких тоже хватает паршивцев, но с невысокими мне сталкиваться не доводилось. Вначале меня отец от людей в каменоломне прятал, а потом муж в замке. А туда в слуги тоже самых рослых брали. Так что ж удивительного, что я высоким не доверяю? Только один раз о порядочном мужчине слышала. А он аккурат гномом был.
– Дед? – усмехнулся Дебрен.
Она, немного удивившись, ответила неуверенной улыбкой.
– Он никогда в жизни колеса с пятью спицами не видел, – тронула она медальон. – Думал, они такие же, как у телеги. Ну и ковал всю ночь напролет, потому что старейшины бабку почти сразу… Одни бабы и дети в пещерах остались, парни в лелонские партизаны ушли. Некому было защитить в случае чего… Вот и выгнали девушку, как только она малость оклемалась. Пищу дали, кожух, ботинки, но уходить пришлось. Гномовы бабы с людьми не общаются, поэтому дедушке, кутенку, мира не знающему, не было у кого о святом колесе спросить. А он непременно хотел бабке на дорогу колесо дать. С медальоном она бы, на худой конец, за лелонку сошла, все-таки какой-никакой шанс, глядишь, патруль пропустит. А он шесть спиц выковал. Когда уже из пещеры выбегал, чтобы бабку догнать, ему один друг сказал: мол, что-то в колесе спиц многовато, а он-де о нечетном числе слышал. Дед, недолго думая, половину выломал. Сначала хотел одну, но ему колесо с пятью спицами странным показалось, несерьезным…
– Вот ведь безбожник-то! – возмутился Зехений.
– Успокойся, – пожал плечами Дебрен. – Поскольку он с шестиспицевки начал, то действительно медальон должен был глупо выглядеть. Никакой симметрии.
– Некогда ересь такая была, – поддержал его Вильбанд. – Не помню когда и где, но знаю, что именно такой знак безбожники носили: шестиспицное колесо с одной выломанной спицей. И Отец Отцов крепко их проклял, а рыцарство во время Кольцового похода под корень вырезало.
– Ну… похоже. Но три спицы? – поморщился монах. – Каким-то убожеством от такого знака несет. Стыдно с ним на люди казаться.
– Пожалуй, да, – согласилась Курделия. – Но факт остается фактом, это убожество бабке жизнь спасло. Потому что когда ее дедушка догнал, бедняжку как раз патруль схватил. Дед юнцом был и ковал еще неумело, но кузнецу при мехе давно помогал и силен уже был. Прыгнул, верленцев молотом прибил, девушку за руку – и айда в горы. Ну и полюбили они друг друга. Родители их прокляли обоих, но они до самой смерти вместе…
Некоторое время мысли ее блуждали где-то далеко. Однако, видимо, недостаточно далеко. Во всяком случае, Дебрену не удалось незаметно убрать похлебку.
– Вильбанд прав, – тихо сказал он, когда маленькая ручка схватила тарелку с другой стороны. – Лучше не рисковать. Бассейник грязный, вода, наверное, тоже.
Тарелку Курделия не отпустила.
– Грязная? – Она внимательно глянула на камнереза. – Поэтому, Вильбанд? Значит, все-таки за мои кишки боялся?
Дебрен почувствовал, что она не верит и просто дает Вильбанду шанс. Но и Вильбанд тоже это понял.
– Я говорил о сердце, – с трудом улыбнулся он. – Прости. Я поступил эгоистично. Не подумал, что если ты такой воды напьешься, то тебе мужское общество покажется приятнее.
– Это действует не на сердце, – медленно сказала она. – Ниже бьет, хотя все еще в туловище. Крутц ухитрялся девку по месяцу из постели не выпускать, а потом, когда у нее живот вырастал, он ее пинком на поле гнал. Работать.
– Не понимаю, – пожал плечами монах, – почему ты об эгоизме говоришь. Не возражаю, идея греховная. Но не себялюбивая. Дебрену, так сказать, дорогу бы открыл. Мы двое не в счет, других мужиков здесь нет. Собственно, даже хорошо, что ты о друге позаботился…
– Вильбанд, – быстро объяснил Дебрен, – заботился о том, чтобы госпожа графиня не выставила нас из замка чересчур поспешно. Ане о том… От благорасположения к мужчинам до… ну до этого… дорога еще далека.
– Это как кому, – снова пожал плечами Зехений.
– Отдай ложку, Дебрен, – криво усмехнулась ведьма. – Слышал? Мне уже ничто не повредит.
– Так вот почему ты на котелок налетел? – спросил камнереза магун. – Простирнешь мне штаны. Тоже деликатный типчик выискался. Сколько раз говорить, что мы все здесь взрослые люди? Просить, чтобы называли вещи своими именами? Все слишком серьезно, чтобы мы… Эй!
Зехений, воспользовавшись случаем, ловко схватил похлебку и тут же одним движением выплеснул.
– Ты с ума сошел?! – Курделия дернулась, словно хотела встать. – Моя похлебка!
– Твоя душа, – поправил он. – О ней беспокойся. А если уж нам положено вести себя по-взрослому и вещи называть своими именами, то позвольте, я скажу: ничего хорошего тебе этот суп не даст. Сейчас, когда ты от всякой дряни отмылась, я вижу, что ты вполне даже ничего. А Дебрен изголодался, к тому же он чародей. Глядишь, еще какой-нибудь магический фокус придумает и остатков женской чести тебя лишит.
– Я? – возмутился Дебрен. Тем громче, что замечание было не совсем не по делу.
– Напоминаю: формально ты неживая, – продолжал не-обескураженный Зехений, – и любое общение с тобой считалось бы некрофилией. Тела тех, кои занимаются ею пассивно, то есть женщин, сжигают незамедлительно. Сожженное тело не годится для вскрытия. А без вскрытия очень даже легко усомниться в естественном характере смерти. А стало быть, и в правах наследования.
– В том числе и твоих, касающихся родника? – догадалась она. – Ты ничего не упустил? Став трупом, я не смогу родник тебе отписать.
– Во-первых, не мне, а Церкви, что сводит упомянутую возможность к нулю. Был, помнится, прецедент у нас в Горшаве. Некий купец утоп в Стульев. Через два дня его выловили, а он возьми да оживи на мгновение. И подписал акт, в котором все свое имущество тамошнему епископату пожертвовал. Такова сила Господа нашего.
